злая. Очень, очень злая чертову кучу времени. За редким исключением - всегда, даже во сне. Несправедливая, злая, ябедничаю, жалуюсь, злословлю, злорадствую, передергиваю, сплетничаю, желаю зла, мщу.
Сожгла вентилятор в ноуте, генератор в машине, 6 лампочек в квартире, все ломается.
нейродермит по рукам, невралгия по боку, что-то неведомое на веках, вообще стала болеть.
а ты сделай то. Не сделала. А ты сделай вот это. Не сделала.
нравится злиться, что ли.

Иногда я пишу, а потом приходит Надя и говорит, господи, что ж все так печально, так мучительно и невыносимо. А я ведь ничего такого. А потом иногда от Яна приходит письмо и я плачу над ним в три ручья. А он, я уверена, ровно ничего такого.
прилетает птичка, колет лед, уехать на Мадейру, читать Фета, витамин Д, боже ж ты мой. Вот и поболтал
Мне кажется, это просто любовь. Я его читаю и да, это ощущается как хороший мой хороший мой ой, господи, что ж вы все такие невыносимо прекрасные, такие трогательные хрупкие нежные чудесные любимые как мне страшно вас лишиться какое счастье что вы есть не исчезайте.

Милая Лена,

<...>Была у меня приватная палата, лежал, валялся там, читал немножко книгу стихов Фета и его воспоминания. Интересно, что он учился два года в Выру (тогда Верро) в знаменитом пансионате Крюммера. К сожалению о город(ишк)е и о его обитателях-чухонцах он мало что пишет. Почти в то же время, в 1833, недалеко оттуда в пансионе пастора Шварца учился и знаменитый философ Данилевский. Не знаю точно, где это было, но вероятно в Пыльва. Недалеко оттуда мои эстонские предки, их пастором был Йоганн Шварц, должно быть тот самый человек. И ныне мой деревенский дом недалеко от Пыльва и иногда туда едем на покупки.
<...>
Сегодня шел первый снег, скорее снежок, наверно не останется. Я в старости лет уже снега не очень люблю, все больше мечтаю о том, чтобы уехать поздно осенью куда-то на юг и вернуться лишь весной, должно быть с трясогузками и другими ранними птицами. У нас в диалектах трясогузку иногда называли ледоколом. Прилетает птичка, качает хвостиком, как будто колет лед и лед в самом деле начинает таять. <...>
Врач сказал, что нашли у меня авитаминоз, серьезный недостаток витамина Д. Надо пить рыбий жир. Интересно, что иногда зимой мне в самом деле очень хочется его, организм наверно чувствует, что ему надо.

Чем занимается Ваша мама, т.е. какая ее специальность в медицине?

Вот и поболтал.

было так много, что нет сил рассказать.
У нас были каникулы, у маленького и у большого.
Поэтому я понедельник не выходила из дома. А вторник не помню. Рисовала во вторник, что ли.
В среду я ездила на группу. Можно было поехать варить с Наташей шоколад в большой кастрюле разливать его потом по формочкам и делать конфеты. Но я поехала на группу. Поменяла резину, мне сломали две шпильки, я езжу почти без колеса, мне страшно и надо в автомагазин, но шпилек нигде нет в районе.
В четверг я ходила с Аллой на Просветителя, мы ели, ржали, обнимались, слушали Зимина, который ясно сказал: по-моему, мы все большие молодцы. Слушайте, я не знаю, что еще сказать: я люблю вас.
Яров умер. "Династия" закончилась. Но не страшно. Все еще будет.
Я ехала домой на метро и прямо в метро пела: "мои колени замерзли ты был счастливый и пьяный и что-то важное между", и улыбалась вся.
В пятницу я ходила танцевать на самба-вечеринку, которая началась, как самба-вечеринка, но было скучно, девочка мне не понравилось, как пела, а потом она быстро стала перкуссионной вечеринкой, когда девочка ушла, а Саша вывел на сцену своих прекрасных мальчиков и девочек. И да, я очень танцевала, реально танцевала 2,5 часа, очень устала, еле живая была. В 12 Лейсан сказала: милая, в полпервого закроются переходы, мне кажется, пора, если ты собираешься успеть домой. Попила водички, попила чаю, еле оделась, потому что все дрожало уже, и поехала домой. По пути мы встретили мальчика Витю. Он Витя, ему 36, у него бородка такая, длинненькая, сантиметров 15 длиной, перехваченная колечками мелкими, она торчит, он говорит - и она прыгает, он работает преподавателем промышленного дизайна, на нем разноцветная шапочка. Раньше он работал дизайнером интерьеров с Лейсан в ИКЕЕ. Теперь он преподает. Он стоит, говорит, я хочу открыть секрет тебе: я помню, что у тебя прекрасное экзотическое татарское имя - но я не помню, какое, прости. И я пьян. ЛЕЙСАН!!! Я вспомнил, ты ЛЕЙСАН!
В субботу проснулась с настоящим похмельем, глубоким и страшным. Не поняла, от чего, не пью полгода. Потом приезжала Таня, я ее слушала. Таня чудесная, жила как ангелочек, мне нечего было ей сказать. Мы сварили макарон и полили их соусом и посыпали сыром. Вечером поехала в гости в дальнюю-дальнюю даль. Полночи вязала крючком и пела бардовские и военные песни, какие смогли вспомнить, без всякой музыки. Лейсан перебирала бисер. Потом говорили. Потом говорили. Потом говорили лежа. Потом постелили, наконец, постель. Потом перебирали ракушки. Потом говорили. Плакали, смеялись, говорили, я зачитывала какую-то книжку вслух. Наконец, потом легли, бросив бисер неразобранным. Потом опять говорили при ночнике. Потом уже решили спать и погасили свет. И говорили в темноте. Про школьные олимпиады, которые сразу - "А-на - первое место", если районные, и потом обязательные республиканские. Про учителя физики, который однажды их повез в декабре в Казань на олимпиаду, детей, и не сразу отвел в гостиницу, а сперва пошел по своим делам, потом опять по делам, и опять, и она страшно замерзла, и у нее поднялась высокая температура, и началось воспаление легких, но она все равно пошла, конечно, на олимпиаду, и заняла 6е- место по республике, хотя всегда занимала на выше 13-го. "Видимо, в угаре". А на другой какой-то олимпиаде с ней познакомился мальчик, и все обменивались адресами для переписки, и они тоже обменялись, она вернулась домой, а он оставался на химию и через три дня на астрономию. А потом не поехал домой, хотя был из Нижнекамска. Вместо этого поехал к ней, хотя это было 200 км от Казани в другую сторону, не в ту, куда Нижнекамск. Приехал часам к 10 ночи. Я говорю, что хотел-то, хоть мог сказать? Она говорит, мог, конечно, он ко мне приехал. Я говорю, ну к тебе, ок, я хотел что? Смеется, говорит, просто ко мне. Потом вдруг говорит, что со второго класса у нее был обязательный татарский, причем их было два: татарский для русских, где учили, что утка будет так, зима - так, хлеб - вот так, и для татар, где сразу проходили татарскую литературу, и ее отправили в татарскую группу, хотя она не знала ни слова, и единого слова, и вообще не понимала учителя. Что она немножко читала по-татарски - и все. Что читала рассказы с дедушкой. Что дедушка потом их пересказывал простыми предложениями вместо нее и она записывала (грамотно, интуитивно) и заучивала наизусть просто по звуку, ни слова не понимая - готовила пересказ. Выучивала 4 года. Наизусть. Только в другой школе пошла в группу для русских и там более-менее поняла, в чем смысл языка, и с учительницей повезло. Вдруг она читает по-татарски, рассказывает стихотворение, про наш маленький дом и то, что у нас в деревне есть один небольшой ручей. Строфы две. Все, говорит, дальше не помню. А вот еще Данис учил тоже наизусть, снова читает по-татарски, вот про деда мороза. Я говорю, давай еще раз про ручей. Темно, луна в окно, я Лена, мне 35 лет, ночь, глухой ноябрь, я лежу в огромной, слишком мягкой, такой, неловко пошевелиться, потому что матрас ходит как налитый водой, постели с малознакомой женщиной и повторяю за ней по полстрочки стихотворение на татарском языке. Про дом и маленький ручей. Она читает полстрочки. Переводит каждое слово. Повторяет очень медленно по слогам. Повторяет очень быстро, чтобы была интонация. Потом я.
Утром потягиваюсь, она приходит, говорит, яйцо-пашот? кашку? яичницу? салатик? душ? еще поваляться?
Еще поваляться и банан. И мы говорим еще часов до двух. Потом, наконец, душ, и когда я выхожу, на кухне бачата из айфона, уже салатик, и булочки, и я едва-едва успеваю опустить первое в жизни яйцо-пашот в кастрюльку. Смотрю на нее, Лейсан говорит: "Отлично!!!" - я верещу и прыгаю на месте, Лейсан говорит, да, я знаю, ты любишь чтобы вот так, ясно, просто и гиперболой. Нет, правда, отличное яйцо. Будешь мое лохмательное или свое красивое? буду лохматенькое. А у бачаты совсем простой шаг, смотри. Раз-два-три и на четвертый счет просто попу вверх. Я Лена, мне 35, я черти где на чужой пятиметровой кухне, в трусах, босиком, на полу, на недоразобранном бисере, танцую бачату, раз два три попа, раз два три попа. Говорю, а самбу в пятницу ты даже пытаться отказалась! Лейсан говорит, ну окей, рассказывай, с какой там? черт, я не могу, нененене, не получается, я не могу, тут тесно, садись есть. Потом говорит: это Аксанин кофе. Я стою с банкой в руке и смотрю на нее. Она говорит, не в том смысле, не пугайся, я не имела в виду, что он стоит на алтаре, просто я же не пью кофе, это Аксанин кофе, он с карамелью, что ли, она всегда его пьет, она никогда уже не приедет, все хорошо, бери, - и в тысячный раз запрокидывает голову, слезы не катятся, а брызжут две или три секунды и останавливаются. Все хорошо, говорит, правда, нормально все, давай сварим еще яиц? И пока она разбивает яйца в кастрюльку, я мою несколько чашек, и пока она доразбирает бисер, я сушу волосы. Потом она говорит, слушай, а, может, ты эту помнишь, мы еще такую в отрядах пели: "видно, нечего нам больше терять, все нам вспомнится на страшном суде, эта ночь легла как тот перевал, за которым исполненье надежд". Я не помню ее головой, но помню ртом, открываю рот и он сам произносит слова. Они в отрядах пели на совсем другой мотив, не тот, что Визбор Иосич и Леша Соловей. Они даже не знают, что вместо "каждый сделал то, что мог" в настоящем тексте "каждый предал все, что мог". Она смотрит на меня удивленно, смеется, говорит, так, да? ну ладно, окей! Но - слуга войдет с оплывшей свечой - я не помню, а она помнит, - стукнет ставня на ветру, на ветру - я не помню и мне не нравится эта строчка, я смотрю в пол и улыбаюсь от смущения, - как же я тебя люблю горячо - господи, сколько пафоса, мне неловко, я продолжаю смотреть в пол и слышу по звуку, как она улыбается тоже - это годы не сотрут не сотрут.
Мы выходим на улицу, господи, как хорошо, там снег идет, под каждым фонарем идет снег, а под одним конкретным фонарем под свет попадают тонкие ветки, засыпанные, светлые, и метель летит, я стою и смотрю, открыв рот, что-то говорю, она не отвечает, я снова что-то говорю, снова не отвечает, я оглядываюсь, она стоит за мной, снимает телефоном, говорит, я все опошлила, да? прости.
Потом мы возвращаемся домой, кормим кошку, рисуем крепость и храм внутри крепости, я говорю, ты собирался спать один перед каникулами, помнишь? Вась говорит, помню, но вот не знаю. С тобой все же как-то спокойнее.
И ложится со мной.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

приезжает К., говорит, слушай, я по делу, у меня первое воспоминание, я хочу с ним как-то поработать что ли, рассказать его хотя бы. Я на самом деле почти ничего не помню. Мне год или полтора или два или, может, три, я не помню. Мама на кухне, что-то делает, готовит, наверное, или посуду моет, я не помню. Я от нее чего-то хочу, наверное, возможно, не знаю, этого я вообще не помню, это я сейчас достраиваю просто, наверное, прошу помочь мне чем-то, или, может, зову ее, или я не знаю, что, а может, наоборот, к чему-то тянусь и чем-то хочу заняться, или, может, просто хочу маму, я вообще не помню. И тут мне прилетает скалкой. Я вообще-то только скалку помню - и все. Потом опять ничего не помню. А потом уже помню, как мама меня утешает, обнимает, что-то говорит, а я не знаю, стала я плакать или нет, наверное, стала, я не помню. Сколько между первым и вторым прошло - не знаю.
Мы что-то делаем, много пишем, то да се.
Но мне самой так страшно, что я даже не могу спросить, скалка в нее летела по воздуху, запущенная мамой, или оставалась и все время находилась в маминой руке. Даже это спросить не могу. Все остальное могу спросить, но это безопасные вопросы, потому что все остальное она не помнит.

переводила Яна и прошу вашей помощи, потому что познания мои во всех языках, включая русский, слабые, а английский вы ведь знаете. Помогите мне, пожалуйста.

Karl Barth, Paul Tillich, Karl Rahner.
Some more immortals with two-thousand-old peaches
and volumes of collected works
somewhere on the Western Mountains.
Theology never dies. Blue smoke thickens
into new ghosts, letters, books, commentaries,
snails, seaweed, sponges. Hour by hour
thickens the half-lifing crust
on the oaken board-planks
and the cheeks of the sails get wrinkled and sooty,
longing for open seas and fresh winds,
smells and colours of foreign lands:
cedars of Lebanon, balm of Gilead,
silk of China and girls of the South, singing
in strange tongues and looking strangely
without fear and shame into your eyes, through your eyes,
through yourselves. Foreign girls
with light steps and tiny silver bells
on their hips and sleeves.
But if I had no love I would be a

kymbalon alalazon
alalazon
alala
lala
la


*
Карл Барт, Пауль Тиллих, Карл Ранер.
Еще несколько бессмертных с двухтысячелетними персиками
и томами их сочинений
где-нибудь в Западных Горах.
Теология никогда не умирает. Голубое марево сгущается
в новых призраков, в буквы, книги, комментарии,
в улиток, водоросли, губки. Час за часом нарастает эта кора
на корабельной дубовой обшивке, отнимая полжизни,
и щеки парусов покрываются морщинами и копотью,
скучая по открытым морям и свежим ветрам,
по запахам и цветам других земель:
ливанским кедрам,
галаадскому бальзаму,
китайскому шелку,
южным женщинам,
поющим на чужих языках и непривычно смотрящим
без стыда и страха в твои глаза,
сквозь твои глаза,
сквозь тебя самого.
Чужестранные женщины
с легкой походкой и мелкими бубенцами
на бедрах и рукавах.
Если бы не любовь, я был бы
медь звенящая
кимвал звучащий

кимбалон алалазон
алалазон
алала
лала
ла

Таня (другая Таня, моя. А все, кто не Лена, все обычно Таня. так устроена моя жизнь) уехала в Адыгею, живет там хутором, варит сыр и пишет:

"15 ноября. Рассол делается из пяти литров воды и одного килограмма соли. В него опускается сыр на время из расчета два-три часа на полкило сыра. Мы сейчас говорим о мягком итальянском сыре качотта. Потому что брынза, например, в это рассоле остается жить, пока ее оттуда не достанут. Если я ничего не путаю, конечно.... Рикотту вовсе не солят, адыгейский сыр солят слоями в процессе прессования. После просаливания качотта с какими угодно наполнителями может храниться месяц, но она такая вкусная, что съедается гораздо быстрее. Если же ее, к примеру, в чистом виде замочить на 12 часов в красном сухом вине Саперави одним боком, и еще на 12 другим, да дать месяцок дозреть, это будет уже "пьяная коза". А если на пару месяцев завернуть в майские листья крапивы... то мы как раз это и ели в Массолите в прошлое воскресенье.
Мне нравится делать сыр, потому что тепло, вкусно пахнет, влажно, неспешно и никто не стоит над душой, особенно когда на улице слякоть и холод, Володя пасет стадо, а Поля уехала в город по продажным делам. Тут снимешь, там помешаешь, сям перевернешь, а между делом можно что-нибудь грязное помыть, например. Или почитать. Или почистить орехи, кстати, у меня нет аллергии на местные грецкие орехи. Скорлупа у них тонкая, сами они несколько вытянуты и очень мало перегородки по сравнению с теми, что мне встречались раньше. А потом раз - и внезапно наступает темнота. В пять часов светло - в полшестого уже глаз выколи. Если подняться в гору, где беседка и ореховое дерево, далеко внизу видно шоссе и огни села Тимирязева. Слева, на севере, видно зарево над Майкопом и прямо на нем лежит ковш Большой медведицы".
До того она варила брюност. В мире дофига счастья.

Таня говорит: мы будем делать амулет. Вы теперь сядете и напишете штук пять разных вещей, которые для вас ресурсные, которые вас вдохновляют, наполняют вас энтузиазмом, заставляют вас смеяться и просто вам нравятся.
Я пишу:
путешествия
люди, толпы людей, много людей, говорить перед большим скоплением людей, которые меня слушают, говорить вместе с людьми, петь вместе с людьми, общаться, друзья, ходить крестным ходом
одиночество
молитва
материнство, Васечка, понятие рода
Говорю, Таня, они какие-то противоположные. Ничего? Ничего. Говорит, Лен, а как же деньги? мы же только что с тобой говорили про деньги. Ну как знаешь. Делай, ага.
Я хожу по квартире, вываливая на пол все шкатулки, корзины, ящики, шкафы. Вся моя жизнь в коробочках и коробках пакетах и кулечках свертках и клубках валяется на полу. У меня ничего не получается. Первый раз за три Таниных курса у меня не получается ничего. У меня в гостях Кристина, но она тактично ушла поболтать со своим молчелом по телефону - на кухню, и дверь за собой прикрыла. Мне от этого сильно не хватает территории моей квартиры, мне надо пойти на кухню за водой, потом за чаем, потом за кофе, потом еще в окно посмотреть, все потрогать там везде, и я захожу пару раз, но чаще это ни в какие ворота. У меня не получается ничего. Я беру шнурок, на нем легко и логично и вообще как угодно разнообразно располагают ся две прекрасные датские монеты в две и в пять крон. Они с такими завитками прекрасными. И это деньги. И это путешествия. И у них есть корона датской королевы. И это Гамлет (не важно, что Гамлет тут ни при чем). И на них еще по два сердечка с каждой стороны, по 4 сердечка на монету, итого 8 штук сердечек. Думаю, может и ладно, может, больше и не надо ничего. Но надо что-то еще. Думаю, окей, вот большая деревянная толстая бусина. Это буду я. Бусина Побыть Одной. Потом мечусь ее долго-долго, Кристина успевает сто раз поговорить по телефону, мне жарко и хочется спать и я устала и амулет не получается до слез. Я беру уже просто что попало. Вот беру еще одну деревянную бусину, обглоданную. Беру, снимаю, беру, снимаю, через петлю, снимаю. еще пять таких, еще две такие, снимаю, в итоге одна. Они обе, Большая и Обглоданная, от Тасиных бус. У Таси в деревне был кавалер, влюблен в нее был, вот он наделал ей три нитки деревянных бус - побольше, средних и мелких темных, красная подложка и черный лак сверху. Вот побольше - это Большая. А обглоданная - это черный лак облупился и красная основа тоже. Она их носила. И потом я их в московской школе носила. Рассказываю Тане, она говорит, ну - что нормально для Львова, странно для московской школы. Тася не львовская, это она по деревне Журиничи их носила. Тася вообще мамина, а Львов - папин. Таня путает, но это не важно, потому что ее слова значат только, что она любит меня, пытается что-то помнить про клиента, хотя не обязана, и поддерживает. И это считывается. Потом мне нужен Вася. Я хожу и ищу что-то действительно его, по-настоящему его, и чтобы это можно было взять, и чтобы оно само по себе мне нравилось, и чтобы оно подходило к амулету в целом. У меня ничего не получается. Почти все Васины вещи вызывают во мне раздражение, вину за него и боль безысходности. У меня есть шлем от человечка лего, но он плохо подходит и я боюсь, что он нужен Ваське. У меня есть маленькая гайка от железного конструктора. Эта гайка называется "Отцовство" и ничего, кроме боли и немедленных слез, она во мне не вызывает. Такие конструкторы были у меня в детстве, их покупал папа и собирал со мной. Я никогда не могла ничего из них собрать - не хватало сил. Он собирал сам, стулья, кресла, шкафчики. Получались они все равно страшные и тюремного вида. Луариде не подходили. Но папа любил меня. Потом через сто лет мы расстались с мужем и он долго не приезжал вообще. Потому что не мог, и не мог, и не мог, и не хватало душевных сил, и был очень зол на меня, а потом опять не мог, и больно. А потом приехал однажды, через полгода, наверное, и привез два таких же точно конструктора, нес их в руках и ни на что другое не мог смотреть, только на коробки, сел, открыл и стал собирать. Говорю, Таня, я не знаю, зачем я ее сюда прикрутила, если это и символ, то безысходного ужаса, из которого я вообще не понимала, как выбраться, и который не кончался и не кончался, и жить в нем было невозмжно, и спастись из него не получалось. Давай снимем? Таня говорит: нет, не снимем. Ты должна ведь помнить, что он - кончился. Уже все. Уже все кончилось. Потом на шерстяной ниточке я вешаю дерево, мне его во Львове дядя Володя сделал по случаю моего рождения, это плодоносящая яблоня, совершенно языческая, такое дерево, и на нем одно яблоко с двумя листочками, листочки похожи на большие сиськи, а само яблоко - не беременный живот (Лена, уймись, у тебя все на свете похоже на большие сиськи). Это слишком просто и нетворчески, но я так давно уже хотела это дерево как-то символически использовать, что разрешаю себе - как цитату. Доплетаю косичку, привязываю концы. Таня говорит: очень стильно, очень красиво, можно носить каждый день. Говорю, да, красиво, даже слишком, эстетика победила и мне именно этим не нравится. Она говорит, просто не доделала. Поищи еще чего-нибудь, что бы ты еще хотела. Поищи, доделай и покажи мне. У тебя там была такая коробочка, помнишь? а в ней куча красивых штучек. В прошлый курс эту коробочку я хотела выкинуть - и внезапно начала плакать в голос, и Таня мне ее выкинуть не дала, а теперь вот помнит.
Н.Г. рассказывает про свой амулет, я слушаю и роюсь в коробочке. Ничего в ней нет хорошего. Все плохо, результат не нравится. Нахожу красный светодиод и прикручиваю его. По крайней мере он разрушает гармонию цветов и материалов. И еще он папин. Папа приносил с работы светодиоды и делал мне торшер для Луариды. Очень красивый, из медной проволоки. С тремя светодиодами внутри. Иногда одного цвета, а потом перегорали - разных цветов. И запас светодиодов тоже. На большой плоской батарейке, такой, с пачку сигарет размером. Колечко проволочное, надо надеть на клемму и цепь замкнуть. Очень просто. Вот прикручиваю светодиод. Таня смеется. Я говорю, это совсем-совсем не то, что нужно и что я хотела, но пусть тоже будет. Уродство страшное, но пусть будет. Для меня это правда дорогое воспоминание и я хочу отличать моего папу от Васиного.
Вместе оно, как и планировалось, напоминает четки, то есть молитву.
Сейчас я села писать и подумала, о, мама, а тебя нет на этом шнурке. Тебя здесь просто нет. Я помню целое море всего хорошего, что было между нами, я помню очень много заботы и ласки и подарков и радости и понимания и чуткости, я все помню, по синдром "только тронь" не выключается - я сразу начинаю плакать, и злиться, и помнить целое море обид и ужаса. Одно цепляется за другое и не отделяется. Сережа однажды сказал, что я в жизни ничего хорошего про маму не сказала, ни разу, никогда, только что она будила меня, держа меня за руки, за кисти, и осторожно массируя их. Периферическая нервная и кровеносная системы проснутся и пробуждение будет мягким и спокойным. Может быть, поэтому тоже. Понятное дело, мне удобнее вечно злиться и обижаться на нее, вечно сидеть недолюбленной и злой, вечно горевать и никогда-никогда не прощать ее. Понятное дело, месть притягательна и заманчива. Понятное дело, мне выгодно считать, что она в огромном неоплатном долгу передо мной. И оплатить его невозможно, потому что мне 35 лет, а не три месяца. Я знаю, что это глупо. Но я действительно не знаю, как перестать.
ВШ говорит: а я знаю. Достаточно просто захотеть перестать. Если правда хочешь, то скоро перестанешь.
Это немножко обнадеживает.
Курс заканчивается, Таня прощается со мной, говорит, ну побудь месяца два пока что так, во Львов съезди, и вот тебе задание персональное - и дает персональное задание, от которого я перестаю дышать. Я вам в следующей серии расскажу, какое, потому что надо про еще одну вещь рассказать. Правда, мне кажется, что посты на тему арт-терапии вы не читаете. Но я допускаю, что читаете, только они герметичные и к ним нечего добавить.
И надо попробовать рассказать про маму хоть что-то хорошее. Хоть что-нибудь.

на самом деле у меня был билет москва-париж на 13 ноября, глубокий вечер. Но я не полетела, так получилось. Ужасно ругала себя за то, что не лечу. Собственно, до глубокого вчерашнего вечера и ругала.

Таня говорит: ну что же. Берите пластилин и лепите - персонажа для сказки. Сначала лепите, потом расскажу, что должно в сказке происходить. Я леплю. Он маленький, а по ощущению - очень большой. Он немного миядзаковский такой, а по результату - совсем нет.
Потом Таня говорит: теперь пишите. Должно получиться - страничка или полторы, никак не меньше. Ваш персонаж должен как-то жить, потом куда-то пойти, там с ним что-то происходит - и он возвращается домой.
Я уже про куколку писала такое. Скучно было и не получалось ничего. Совсем крошечная была история, беспомощная и бессмысленная.
Вот я пишу.
Жил-был толстый рыжий кот. Он очень любил свой дом и хозяев, свой двор и крылечко. Часто валялся на теплых солнечных досках и ничего не делал. Разве что открывал один глаз - посмотреть, что происходит вокруг. Хозяева его любили, баловали, гладили по пузу и чесали за ушком.
Вот однажды летним утром кот решил пройтись. В сенях он нашел кувшин сметаны, наелся, облизнулся - и пошел дальше.
В амбаре услышал кот мышиную возню, но решил с мышами повременить и отложил их на потом.
В воротах ему встретилась хозяйка. Она как раз шла с дойки - и угостила его молоком. Он съел молоко, облизнулся и пошел дальше.
У соседей пили чай. Кот зашел посмотреть, с чем же. Оказалось, что с блинами. Коту достался целый золотой блестящий блин. Кот съел его, облизнулся и пошел дальше.
На повороте он встретил деревенских мальчишек, несших с рыбалки разную мелкую рыбешку. Они с удовольствием угостили кота рыбой, он съел ее, облизнулся и пошел дальше.
Где-то коту досталось куриное яйцо, а где-то (видимо, у мясника) - сырое мясо.
Под вечер кот нашел одинокую старушку, которая любовалась заходящим солнцем. Она ничем не стала кота кормить, а только сказала ласково: что, пришел со мной вместе на солнышко посмотреть? Старушка гладила кота, а он урчал.
Только к ночи кот вернулся домой, сытый и довольный. Решил, что мышей лучше оставить до завтра, и улегся спать на теплой печке.
Таня говорит: бо-ог ты мой, Лена, какой гимн лени!!!! Таня не знает, что это все очень напоминает сказку про огурцы. Ну и ладно, и хорошо. Потом мы разговариваем, я что-то ей рассказываю еще про кота, потом еще что-то, потом ИГ читает свою сказку про Фею, потом Вася пишет свою и немножко отвлекает, потом уже пора прощаться и я говорю: понимаешь, Таня, ему совсем, совсем, совсем не хотелось домой. Но ты же сказала, что обязательно должен вернуться. - Пусть не возвращается, - говорит Таня. - Пусть еще погуляет, рановато он вернулся. У меня и у самой сложилось ощущение, что сказка твоя сильно не дописана. Если есть возможность, допиши, потом расскажешь, что было дальше.
Мы прощаемся, я сажусь и выправляю финал.
читать дальшеК ночи старушка стала собираться. Она встала, взяла кота на руки и серьезно спросила:
- Что, котик? Хочешь ли быть моим помощником? Я ведь колдунья, а всякой колдунье нужен хороший кот.
Кот заинтересовался, поурчал и с достоинством согласился.
Той же ночью старушка накинула большой плащ, обняла кота и вылетела в ближайший город. Он сиял огнями и манил к себе яркими улицами (коту нравилось и было любопытно). Спустившись, старушка огляделась и сказала:
- Ты отлично переносишь полеты. А теперь давай посмотрим, чем мы можем заняться.
Почти сразу они услышали мяуканье. Мяукал беленький сверток, лежавший на лавке в парке.
- Ох, - сказала старушка, - кажется, мне стоит найти его маму и немного потолковать с ней. А ты, мой дорогой, оставайся тут, согрей его и охраняй.
Кот улегся сверху на младенца, обернул его хвостом и замурлыкал. Младенец почти сразу успокоился и уснул, а кот дремал, время от времени приоткрывая один глаз. Вскоре к ним по проулку уже бежала рыдающая женщина, а за ней едва поспевала старушка. Расстроенная мамаша пыталась обнимать и кота, и младенца, впрочем, кот тут же высвободился, а младенец зашелся голодным плачем. Чуть позже человеческого молока досталось и коту - сладкого, очень странного на вкус, но в целом съедобного.
- Лена, что ты пишешь. Тебе это еще людям читать, ты хоть помнишь? - сказал внутренний голос.
- Заткнись, - ответила Лена.
В тот вечер они совершили еще несколько мелких добрых дел, а за следующие вечера и ночи кот увидел и узнал много нового, милостиво разрешал старушке отрезать немного своей шерсти для ее зелий, с легкость ловил чародеев, по традиции превращавшихся в мышей, видел духов и ангелов, невидимых людям, и вместо старушки договаривался со всеми зверями и птицами, которые скверно понимали человеческий язык. Летать он так и не научился, а вот по собственной воле оказываться в нужном месте - да. Впрочем, в каком-то смысле это он и раньше умел. Он очень точно запоминал все их приключения, и иной раз старушке бывало достаточно пристально посмотреть на него, чтобы вспомнить верный ответ или событие.
- Да полно, - говорила она, - а кот ли ты? Впрочем, не хочешь отвечать - ну и не отвечай.
Однажды ночью, по пути из города в деревню, сразу за воротами кот что-то учуял. Он вздыбил шерсть, рванулся с рук колдуньи и кинулся в темноту. Надо сказать, колдуньи видят в темноте ничуть не хуже котов, так что наша старушка с большим удивлением следила, как наш кот с небывалой яростью гоняет в кустах огромную черную птицу. Улететь она, раненная, уже не могла, но дралась отчаянно, так что бой получился злой и страшный. Кот шипел и кричал, летал за своей жертвой с ветки на ветку, выскакивал из тьмы и нападал до тех пор, пока не победил врага.
Старушка подняла его с земли растрепанного, но невредимого, и немного тревожно сказала:
- Я и не знала, что ты умеешь так сердиться. У тебя в самом деле был враг?
Кот только щурился, ничего не отвечая, и топтался лапами у нее на груди. Он отлично помнил, как эта страшная черная птица прилетала и садилась на хозяйский забор, как ложилась ее тень на теплые доски, каким мерзким голосом она кричала, как мрачнело хозяйкино лицо и тускнел ее взгляд. Как она шла налить ему молока - и застывала на полпути с кувшином в руках и забывала, как ставила сковородку на огонь, смотрела в пустоту и забывала, как садилась погладить его - и собственную руку, холодную и неподвижную, забывала на его спине. Как по вечерам приходил домой хозяин, видел неметеный двор, неснятое, а то и неразвешенное белье, неполотые грядки и неподвижно сидящую свою жену с котом на коленях. Во взгляде его кот читал: "что ж, котик. На тебя одна моя надежда". И сколько долгих дней и ночей нужно было лежать с ней рядом, проситься на колени, тереться об ее руки, топтаться по ней, иногда даже осторожно выпуская когти, чтобы отмурлыкать ее обратно - пока она не начинала снова замечать сначала его, а потом и весь остальной мир. Все это кот прекрасно помнил. Но рассказывать колдунье поленился.
Уже на следующий день кот стал говорить человеческим языком. Может быть, всегда умел, но забыл. Может быть, вдруг научился. Впрочем, еще какое-то время он редко пользовался этим навыком, так что узнали новость нескоро. Кроме того, кот стал расти и вырос совершенно огромный для кота и довольно крупный даже для человека - и принялся ходить на задних лапах. Так и ходил, меховой, рыжий, большой, в человеческий рост, хвостатый и усатый кот, на задних лапах. К счастью, в той местности видали чудеса и похлеще.
Вскоре он стал записывать все-все их с колдуньей волшебные приключения - и читать написанные истории ей по вечерам. С колдуньями так много всего происходит, и знают они так много, что помнить все это совершенно невозможно - неудивительно, что колдуньи очень любят книги. Со временем послушать кота стали приходить и соседи. Сперва немногие, а потом все больше и больше. Приходили и его старые хозяева, гордо садились в самый первый ряд, внимательно слушали и больше всего радовались, когда истории касались их самих. Многие приносили коту молока, сметаны, рыбы или яиц - в угощение. Впрочем, в каком-то смысле так оно и раньше было. Стал ли кот до конца человеком - трудно сказать определенно. Может быть, стал. А может быть, станет потом. А может быть, и раньше им был. Однажды среди слушателей появилась прекрасная девушка. Вскоре они с котом поженились и жили долго и счастливо.
Не повезло только амбарным мышам - до них у кота так и не дошли руки. Впрочем, может быть, им-то как раз повезло больше всех в этой истории.