дорогие сироты,
вам могилы вырыты
на зеленой пажити
вы в могилы ляжете
и очень нас обяжете
очень нас обяжете
М. Гронас
вам могилы вырыты
на зеленой пажити
вы в могилы ляжете
и очень нас обяжете
очень нас обяжете
М. Гронас
много, много. Кажется, первый раз с мая - много.
у меня все болит, все кости, все суставы, все на свете. Мама, мама, что это, что это за еханый бабай, мама, скажи, почему мне так плохо, читать дальшеможет, у меня туберкулез костного мозга? может, у меня сифилис? может, я - Некрасов периода последних песен? Может, я - Блок? Что за неведомый недуг господи как же болит же все как же достало. Оттепель. Это хорошо. Можно дышать, т.е. вдыхать воздух и выдыхать. В -27С я не рисковала дышать на улице.
Стояла сегодня в очереди на маршрутку, за мной юноша урлацкого вида, за ним занимает дяденька в очках, говорит, извините, молодой человек, вы последний? будьте так любезны, скажите, что я за вами, я тут подожду. Огромное вам спасибо. Отходит и курит рядом с очередью, чтобы на нее не дымить. Передо мной тоже юноша урлацкого вида. Вскоре выясняется, что юноши знакомы, они объединяются передо мной и щебечут о Паше, которого к исправработам на полгода. Мне интересно про Пашу, я слушаю. Подходит маршрутка. Нас немного, мы все влезем. Юноши входят вместе, чтобы сесть вместе и продолжить про Пашу. Дяденька в очках бдит за своей очередью, снимает меня обеими руками со ступенек маршрутки и говорит отчаянно хамским тоном: "Извините, но позвольте я войду. Я занимал за этим молодым человеком". Я, конечно, женщина базарная, оттого и отвечаю ему отчаянно хамским тоном: "Видите ли, юноша, за которым вы занимали, стоял за мной, но встретил своего приятеля, и поэтому вошел в маршрутку раньше меня. Так что ваши извинения как нельзя более кстати". И интеллигентный дяденька молчит.
Хочется, наконец, посмотреть на мир, когда в нем повыродится вся постсоветская псевдоинтеллигенция. Мне как-то непобедимо ближе урлацкие юноши с их Пашей, рыночные торговки, маршруточники, маляры и прочие, и прочие рабочеклассые товарищи. Не говоря уже о милых земледельцах.
Сдала сегодня античную литературу, а поскольку мне не дали досказать практически ничего, а я сумасшедшая, и меня нельзя останавливать на полуслове, то я себе под нос рассказывала свой билет по дороге до метро и в метро до самой Третьяковской.
А вчера в маршрутке видела двух девушек 18 лет, весной они выпустились из школы. Одна работает теперь в Росгосстрахе, а другая учится на менеджера таможни. Обе невероятно противные, та, что из таможни - еще ничего, а та, что из Росгосстраха - ужасная.
А на семинаре "Дружбынародов" тоже видела девочку лет 18ти примерно, она пылко говорила, что старая стихотворная традиция должна, наконец, отмереть, и давайте же уже оставим поэзию 18 века там, в 18, а 19 - там, в 19. А потом сказала про кого-то, что это ей напомнило вот такой кусочек из Маяковского, а Маяковский - ее любимейший поэт. Зал сильно смеялся и предлагал оставить Маяковского 20 веку и не трогать уже его. А мне было обидно чуть ли не до слез, все на семинаре меня бесило, а девочка нравилась. Я в ней и себя узнавала. Я тоже любила ВВМ и была пылкая.
Мама, мамочка, как же у меня все болит, господи, ну это же сил никаких нет уже...
Кстати о веке 18. Демин сказал, что ему лень, он старенький, у него тоже все болит, и он не придет принимать у нас древнерусскую. А вместо того пришлет нам Минералова, который тоже старенький и тоже все болит, но не лень. И Минералов примет у нас русскую литературу 18 века. А я и не знала, что нам ее читали. Ну да и бог бы с ним со всем. Державин - первый поэт в сонме русских поэтов.
Я заметила странное за собой: я патологически люблю художественную литературу о поиске бога. Рудимент, наверное. Все, что осталось от веры - читать худлит о вере. Я потому и "Исповедь", и Державина, и "Шпиль" какой-нибудь люблю особенной, мучительной любовью. Я Минералову так и скажу: знаете, мне не дали рассказать об омонимах, об Августине, о Шекспире, о первых ямбистах, поэтому про Державина я начну с самого главного: поэта размером с Державина русская поэзия не знала, не знает и не узнает. Потому что сразу после него высокий пафос пинками был выпинут интимной, сокровенной, частной лирикой - и не вернулся. И нет фигуры, способной его вернуть. А поэзия пафоса - самостоятельный вид поэзии, самостоятельное величественное направление, которое нельзя вот так запросто похерить. А попытку симвоизма к реанимации - давайте не станем рассматривать... Тут профессор Минералов скажет мне, что мерить размеры поэтов - непрофесионально и дурной тон, и выгонит меня в шею. В январь.
Вася, детка, ты с кем-нибудь дружишь? Да, дружу! Я с машинами дружу! Котик, они такие хорошие!!! (он аж замирает от восторга и преклонения) Они очень добрые! Когда машина едет, а кто-то идет по дороге, машина всегда останавливается и пропускает...
А птичка мне принесла письмо! Она так говорила: пипипи! пипипи! И там было написано: "я иду!" А я написал стишок: "Я иду! И я не упаду!" Тебе нравится? Там было написано только "я иду", а я написал "и я не упаду!", и у меня получился стишок. Только он очень маленький получился.
Из интервью с ДВ:
- Ты помнишь свой первый стих? О чем он был?
- Мой первый стих (детский) был о том, что я уйду.
От всех. И был, разумеется, чушью.
"Ваш ребенок очень тихий. Он вообще не шевелится. Он возьмет машинку и сидит с ней в углу играет. Хочешь на него крикнуть - а не за что... Даже как-то обидно... Крикнешь: "Что ты с детьми не играешь?!" А он тихо-тихо сидит. Отвлечется от машинок, оглянется на детей, они бегают, возятся, шумят, тузят друг друга, он на них смотрит, как будто на сумасшедших... нет, нет, не так, знаете, как будто в зоопарке обезьянки резвятся - а он смотрит... К нам сегодня нянечка пришла за своей внучкой, забирать ее. А у них утренник был, нянечка была Бабой Ягой, и пришла за внучкой, пошутить хотела, говорит Юре "А вот я тебя утащу с собой и съем!", а ваш ребенок как заплачет: "Не надо его есть!!! Он будет послушный! И я буду послушный! Не ешьте его!!!" Мы еле успокоили. Хотя Юру надо бы съесть. Совершенно неуправляемый ребенок. И брат его тоже. Они ж близнецы. Раздеваться - всегда, каждый день истерика, вещи швыряют, все ногами топчут, визжат, убегают, бабушку бьют. Одеваться - та же картина. Мама их сама рожала, для себя, без всякого мужа, думала одного, а получилоь двое. Маме было 30, ей хотелось родить. А потом у нее был тромбофлебит, тромб оторвался, и она в том году умерла. Они на бабушку остались и на дедушку. А они старые уже очень. У бабушки уже и у самой все болит. Ваш и на занятиях очень тихий. Его спросишь - а он как будто просыпается. Будто он первый раз меня видит. Он с первого раза никогда не отвечает. Правда, со второго всегда отвечает.
- Он вас не слышит. Серьезно.
- Ойййёёеее. А что ж он у меня на 4 парте сидит?! Хотя... вы ж слышите как я говорю? Я дочка военного, у меня голос огого.
(и это правда, я ее слышу даже на улице).
- Котик, а Светлана Николаевна не разрешила мне взять лопатку...
- Твоя лопатка тебя в саду подождет, придешь завтра - ее встретишь.
- Извините, мы не придем завтра, у нас елка в Москве. Про паровоз.
- Котик, паровоз?!?!
- Да, малыш, про паровоз...
- Ну вот! А ты все Светлана Николаевна то не дала, это не дала! Нахрен тебе та лопатка, сынок! Па-ро-во-оз посмотришь! - прокуренный тенор военной дочки.
Мне тоже было бы страшно лень возвращаться в группу, отпирать двери, проверять свет, ставить сигнализацию.
Я раньше очень боялась этой женщины. Я и теперь боюсь, когда Вась с ней, она так себе одевает их, так себе кормит, страшно кричит и прочее. Но я вижу, что она живая, и почти люблю ее. Не боюсь ее саму. А вторая воспитательница сразу была милая добрая мягкая и нежная. Но сейчас мне кажется, она не совсем в себе... Чуждый разум. В смысле, порыв "да нахрен тебе та лопатка, сынок!" мне ближе и понятнее (см. выше абзац про рыночных торговок). Но он ее боится. Он вообще все время просит не водить его больше в детский сад.
Но мы и так туда ходим два раза в неделю, три от силы. И он стал говорить наконец-то. И есть сам, и пить, и одеваться, и раздеваться, и лексикон его увеличился раза в три, и лепить, и рисовать, и вырезать, и клеить, и мастерить, и придумывать, и петь. Про петь и про рисовать - отдельная тема. Что он музыкальный очень - это сразу было ясно. А вот что рисовать - это потрясающе. У нас никто не умеет, ни я, ни папа, ни наши все. А он рисует. Имхо, он великолепно рисует. Понимаете, пространственно, с перспективой, объемно, смело, легко.
Правда, он начисто разуверился, что дети будут с ним играть. Он ни с кем не играет.
Правда, и его мамочка ни с кем не играла. "Ваша Лена целые сутки стоя стоит около моего стола! - говорила воспитательница, - А на прогулке она просто стоит около меня. А сегодня на прогулке я попросила ее пойти во что-нибудь поиграть, она ушла и напихала себе целый рот камней" (я очень сильно боялась детей. Как класс, как вид, как форму жизни. Я только взрослым доверяла. А камни - ну что камни... Демосфен и Цицерон... Иногда мне становилось так плохо в саду, что я тайно уходила из группы, шла к заведующей садом и просилась посидеть у нее. Потому что так много детей вокруг я долго видеть не могла. А потом я познакомилась с Владиком Либерзоном - и мне стало хорошо. Это мой первый в жизни опыт обретения вменяемого).
поэта размером с Державина русская поэзия не знала, не знает и не узнает. я не согласна. Он великий, но поэты, пишущие о другом, могут быть не меньше. Не думаю, что велики только поэты высокого пафоса.
Про Державина. Пожалуй. Но тут у меня, наверное, личное. Я более-менее представляю, как делается лирика, сама ж делаю - лирику. А как делаются поэмы великого пафоса - я не понимаю. И вижу, что никто, кроме него, не понимал и не понимает. Поэтому мне извне кажется это чем-то совершенно невероятным. А вообще, наверное, ты права - и от направления движения не зависит величие
А как делаются поэмы великого пафоса - я не понимаю. И вижу, что никто, кроме него, не понимал и не понимает. Ну, в России — да, наверное. ут у меня, наверное, личное. Я более-менее представляю, как делается лирика, сама ж делаю - лирику.Да, понимаю. Меня тоже изумляют те, кто может то, чего не могу я.))))
Ну, в России — да, наверное. да? а то я все думала, может, я просто не знаю, а они - такие поэты - есть...
это нечестно, это Ваша жизнь, Ваша настоящая жизнь, но я читаю - как книгу. так хочется продолжения, так все интересно, так ясно.
спасибо. правда - большое спасибо.
и, кажется, я очень люблю Вашего ребенка.
А про мелкого кота ужасно больно. Отдельно печально, что он очень хотел в сад, чтобы играть там с детьми. Прям все лето ждал.