Драгоценные, Экелёф. Мы закончили

Эпиграф из Маларме.

В первой части было лучше, никакого духа не было, никакой арфы не было, скрипка была лживая, головокружительная, кружащаяся, там не разберешь. Светлячки фонарей - я не знаю, почему Алеша считает, что этто фонари. Я, к примеру, думала, что это окна,которые загораются впотьмах в горах в домах, и люди звонят друг другу. Там какое-то слово, типа перезваниваются, общаются, телефонные линии, линии электропередач, очень техническое слово. Мы повыкидали все технические слова. Ее была биолюминисценция и полиэстер какой-то там.
Ветви тянутся к ветвям - понимаете, там не ясно до конца, ветви это или руки. И я выбрала руки. А Алеша - ветви.

Вторая часть.
Бесит горизонт. Бесит глаза аж вываливаются. ГоризонтЮ полагаю, это щель, прорезь между черной водой и черным небом. Одна пола блузки - черная вода, другая - черное небо. Между ними горизонт. Как молния или для пуговиц. Или как разрез. Она лежит, поэтому разрез горизонтально. А так какая-то хренота. Линия не может быть блузкой.
Но Алеша клянется, что там именно так. что там нет никакого разреза, что просто черный шелк.
Но я против все равно. Но, может, у него и правда нет разреза. Тогда мне не нравится не Алеша, а Гуннар. Гуннар, ты меня слышишь? Але, Гуннар? Электрический жемчуг, але! Я звоню тебе в прошлую жизнь и хочу сказать, дорогой светлячок, линия не может быть блузкой.
Он стоит на берегу, короче. И слышит эту волну. Черную. Волна вздымается как грудь и со смехом рассыпается. Со стеклянным смехом. На осколки. И отхлынывает. Остается на песке такой след полукруглый. Как от губ или от зубов. Как поцелуй или выкушено.
А про то, что черный шелк на женских сиськах колышется от смеха, звучащего как бьющееся стекло, и свет на черном шелке так же рассыпается, блики эти разлетаются на такие же причудливые осколки, как разлетается ее смех, такого Гуннар не писал, это, Алеша сказал, Лена сама выдумала. Придется самой написать стихотворение о сиськах, чьи формы нельзя потрогать, но их видно, и о смехе, и о шелке, и о бликах, и о свете, обо всем блин придется писать самой. Гуннар, тебе сложно что ли было...
Но если он этого не писал, то нахрена там рука.
Алеша утверждает, что Экелеф импрессионист и все норм, так и должно быть ничерта не понятно. И это просто рука. Почему рука на мокром песке - еще ничего. Но почему если рука дрогнет, то волна осыпется осколками - не ясно. А вот если рука на груди - то очень даже ясно. Если его рука дрогнет, задрожит, она почувствует трепет (блин это заразно) - и рассмеется, расхохочется, и ее смех рассыпется ранящими, жестокими, страшными, мучительными осколками.
Я не верю в это. В импрессионизм. Я не верю в непонятное. В душевные болезни, в шизофрению не верю. Во всем есть логика. Всегда. Первый завет психиатра таков: если ты стал видеть логику бреда - уволься. Аминь.

Третья часть
Она гениальная сама по себе и целиком отражает меня саму и всех людей, которых я выбираю в жизни
Алеша выбрал "разрывает надвое", но у Экелёфа разрывает лошадьми, то есть, по-русски, четвертует. Он не объяснял, видимо, некрасиво ему четвертует. Но там именно казнь, жестокая, дикая, мучительная, кровавая, страшная казнь разрыванием.
Остальное все идеально и гениально.

Четвертая часть
Я рыба с крючком внутри
которая ещё и не клюёт
я не уверена, что так. Он рыба с крючком внутри, которая уже не клюет, она уже ученая, стрелянная рыба, но живая. Но еще и когда ее выловят все же, этот крючок внутри не поднимет ей цену на рынке, не увеличит ее веса (покупатель выковыряет крючок как мы все эти биолюминисценции из стиха - и не станет платить) и не сделает его ценным, это простой рыболовный крючок, то есть покупатель тоже не клюнет на этот крючок, на который он уже клюнул и носит внутри. В контексте стиха - даже если он честно влюбится, совсем, насмерть, и при этом сделает вид, что не влюблен, она все равно ему не даст.

Посылка
у Гуннара рифмы м-ж-м-ж, м-ж-м-ж, а потом ж-м-ж-м. У меня наоборот. Так красивее.
Оваций не надо)

Роза из Альмага

Вот нимфы,
я хочу их обессмертить.
Чист…

I
Обрывки танцевальных мелодий в парке
но море манит издалека -
соблазняет и притягивает,
как и всегда соблазняло и притягивало:
переливами и сверканием своей арфы
своими тёмными сокровищами, что стережёт дух воды
с предательской скрипкой
Ночь такая мягкая и черная.

Нитками электрического жемчуга перевиты
волосы рощи
Светлячки фонарей мигают и перемигиваются
Тени играют на белой как пена дороге
и над журчанием и шумом
внезапный звонкий смех стекла –

Ветви тянутся к ветвям и ветки ломаются
Ночь бродит вокруг.

II
Там, за сеткой ограды, блестит покров,
скрывает бездну, где жизнь дышит
под тонким покровом, шелком ночи,
надетым на голое тело, грудь вздымается
и разражается звенящим смехом стекла
такого ломкого и хрупкого, и всё же такого ясного
так легко рассыпающегося жуткими осколками, но такого ясного
застывшего в своей форме – но вожделенного
несколькими отметинами молодых ртов по краям
отметины вот-вот исчезнут, но если твоя рука дрогнет
останутся лишь осколки...
Рисковать значит выигрывать
И мол вздымается над морем-женщиной
в переливах рождения жемчужин, и горизонт –
тонкая блузка из тьмы, шелк ночи
для рук, шарящих в чувственной жадности
шелк натягивается и лопается, но бесприютно
и без смелости давать и брать –
Рискнуть значило бы выиграть
признание. Она знает. Ты знаешь, что она знает.
Она знает, что ты знаешь. Несказанное связывает
как если бы вы знали друг друга
в одной из прошлых жизней –
Но выиграть значило бы потерять
Язык, сознание сделали бы меня и тебя незнакомыми людьми:
общность, подтверждение одиночества
уговаривать чтобы осмелиться обладать
так скрывается слово за другим словом
действие за равнодушным действием
как луна за облаками. Такая мягкая и черная
ночь позднего лета.

III
Видеть и любить, не прикасаться и любить
кто принудил меня к этому? Не трусость
но внутренняя нерешительность. Не недостаток
глубоких и теплых чувств, но
переизбыток жара, промёрзшего до дна!
Мучительно выбирать между одиночествами, когда море
это внутреннее одиночество, а люди –
внешнее – тебя разрывает надвое!
Но едва я выбираю одно вместо другого
они ломают меня нещадно, ввергают меня
в это третье одиночество
ледяную пустыню оцепенения, полную горячих ароматов
полыни и диких ослов,
слишком стремительных, чтобы потом поверить
что они больше чем просто мираж или фата-моргана
Что мне за радость в моих десяти тысячах?
Великий царь далеко, страна безгранична
отступление бесконечно, врага ищу я
я сам, и никто другой. Никогда не будет
его щита и его копьё никогда не сверкнёт в
плотном облаке пыли. Я никогда не потеряю
свою правую руку, и тем более голову
а сердце и подавно. Одержать победу! Может ли кто-нибудь выиграть, не потеряв
как минимум самого себя? Моя вина - невинность.

IV
Я чувствую мигрень жизни
близорукость наших душ
Я чувствую тонкости наслаждения
и служение наших душ спинному мозгу
Рыба знает, что червяк скрывает крючок
но всё-таки клюёт
Жизнь заражает себя сама
караулит себя сама и сама себя ловит
где крыса манок для следующей крысы
Прекрасно помнить ждать надеяться
но никогда не осуществлять, ни разу не попасться
Это то, что я выучил
и это не так много
Я рыба с крючком внутри
которая ещё и не клюёт
Я знаю. Вот и весь мой выигрыш.
О святой голод! Нужда, мать изобретательства!
Мой мрачный Paradis
Зачем играть
Но разве Дети Божьи никогда не станут
ни немножко богом, ни хоть отчасти духами природы
никогда не станут детьми - или навсегда останутся детьми
Родился мёртвым с на роду написанным требованием:
Чтобы тебе верили – или не верили никогда...
Мне остаётся лишь гадать: уже знать
и гнаться за другим знанием
гадая все дальше и дальше
в беглом ритме
О, предчувствие –
воздушные висячие сады
о вечная танцовщица
воплощение
эрогенных зон памяти
и будущей памяти:
истирание эго, исчезание я
чтобы стать кем-то другим
навсегда другим.

Фрагменты танцевальных мелодий в парке
фрагменты фрагментов
Тонкие ветки ломаются! ...
Ночь бродит вокруг
вокруг прощающихся голосов - пока
- Пока, да
- Да, пока.


Посылка

Гаснет и вспыхивает звезда, живое сияние в море
гаснет и вспыхивает, покачиваясь в глубине
с сотней других людей мы стояли у Края Мира
я думал чего я хочу и что делать мне

Вот хорошо: жить широко и ловко ходить по краю
И хорошо: оставаться и дальше самим собой
Я был бы не менее счастлив, чем те, кого я знаю
если бы эти края не давались такой ценой

Есть люди, которые есть. И люди, которых нет.
Никуда не ведут дороги. Есть пути, ведущие к цели
Что же ты не стучишься, если в окне видишь свет?
Вот он, твой путь, петляет по пене морской и белой.