Говорит.
И показывает.
Говорит, мне было лет семь, было 23 февраля, я решил сделать папе подарок.
Слепить солдатика.
Слепил, а дарить - срам один -
смял обратно.
Говорит, я, может, раз в год доезжаю до Львова.
Я люблю по нему
молча медленно ходить,
сама с собой.
И действительно ходит,
молча и медленно,
но со мной.
Говорю, мне было 16, я увидела тут в опере впервые контемпорари данс, оба отделения плакала. Потом искала солистку, так и не нашла.
Говорит, она моя кума. Я передам.
Говорит, в школе мы мазали батареи звездочкой - слезы из глаз,
никаких контрольных.
Говорит, я приходил, сидел и читал. Потом приходили люди, снимали меня, со свечами, с черепом, ну детский сад.
Говорит, я приехала - так, Лена, я люблю тебя.
Говорит, я знаю: она моя невестка.
Говорит, буки и дубы говорят хором. Можно выделить чей-то голос, но незачем.
Говорят хором.
Можно выделить.
Но зачем.
И показывает.
Говорит, мне было лет семь, было 23 февраля, я решил сделать папе подарок.
Слепить солдатика.
Слепил, а дарить - срам один -
смял обратно.
Говорит, я, может, раз в год доезжаю до Львова.
Я люблю по нему
молча медленно ходить,
сама с собой.
И действительно ходит,
молча и медленно,
но со мной.
Говорю, мне было 16, я увидела тут в опере впервые контемпорари данс, оба отделения плакала. Потом искала солистку, так и не нашла.
Говорит, она моя кума. Я передам.
Говорит, в школе мы мазали батареи звездочкой - слезы из глаз,
никаких контрольных.
Говорит, я приходил, сидел и читал. Потом приходили люди, снимали меня, со свечами, с черепом, ну детский сад.
Говорит, я приехала - так, Лена, я люблю тебя.
Говорит, я знаю: она моя невестка.
Говорит, буки и дубы говорят хором. Можно выделить чей-то голос, но незачем.
Говорят хором.
Можно выделить.
Но зачем.