Теперь с картинками Толи Степаненко:



той ночью звонила мама, говорила, что сходила на "Дар" в Фоменко, ей все понравилось, но она ничего не поняла. Говорила: "Леля, а при чем тут Чернышевский?..". Ну я что-то объясняла.

недели за две позвали меня на юбилейный вечер журнала "Арион", 20 лет. Прихожу в ЦДЖ. Стоит на входе Алехин, я говорю, здравствуйте, мол, с юбилеем, ура-ура! - а он говорит: Спасибо! а вы?..
я наглая как пробка, говорю, а вы что ли не узнаете? - и смеюсь. А Алехин вдруг отвечает: О господи ты боже мой, прости! Мама уже наверху, поднимайся!

и я раздеваюсь, смотрю на себя в зеркало, обнимаю Лету Югай, подыгрываю Переверзину в его игру в то, что мы знакомы (хорошая игра, я бы издала книжку у него, если бы я издавала книжку), а сама все думаю, что если это именно моя мама сейчас действительно наверху - то я не удивлюсь, пожалуй. Моя мама и не такое может. Что ей какой-то издатель какого-то журнала.

А на фуршете, пока Файзов уговаривал меня написать рассказывал про "М8", пока Коровин вручал новую книжку и спрашивал, не напишу ли я рецензию, а я злобно думала, что я помню, как вы оба не здоровались со мной, снова звонила мама и говорила: "Лёля, я поняла, что это был за гермафродит, который мне мешал смотреть спектакль!" (мама любит слово "гермафродит", у нее каждый третий - гермафродит). Я, говорит, поняла, кто это был сперва с носом, потом без носа, который весь спектакль таскался за Чердынцевым и не давал ему жить - это Надуманная литературная необходимость!
Ужас в том, что я так и не читала "Дара" и не смотрела спектакля.

Опять же, вчера был Толя, пришел, говорит, расскажи про семинар критики, я видел фотографии, ты там все время что-то говорила руками, что ты говорила.
Так вот вчера я ничего не говорила, наблюдала издалека Чухонцева с очень милой женой (он отбивался от поклонников и тащил ее домой, а она шла медленно и звонко спрашивала:А там что? а вот там? - и, в сторону занавешенной розовым тюлем курилки - Ой, а тут-то как хорошо, что там?). Она вообще у него чудесная. На поэте устала, под конец сидела на диване разувшись и положив ножки ему на колени. Очень нетипичная тетенька. Не старушка, не женщина без возраста, не Женщина, не Жена поэта, ни на кого не похожа, такая - девочка внутри, знаете... Некрасивая, старая, чуть ли не лысая, такая по-настоящему живая.
Ничего не говорила, запихивала в сумку "гостинцы от зайчика", потому что обидно сидеть дома одному, особенно одному спать ложиться.