я не представляю, кому и зачем оно могло бы быть нужно, но в качестве одного из текстов к переводу (осозанному, не художественному) мне выдали маленькую статью Карен Хьюитанглийская писательница, профессор английской литературы Оксфордского университета Karen Hewitt о Д.Г.Лоуренсе и его рассказе "Англия, моя Англия!". И я ее перевела (плохо и приблизительно, и часто не по-русски, и иногда автопереводчиком), но в процессе мне было интересно.

Поэтому я тут все это и помещаю, вдруг вы прочитаете от нечего делать (хотя вы и по-английски у меня все прекрасно читаете. Но, мб, поправите меня зато).

читать дальшеЯ выбрала этот рассказ отчасти потому, что Лоуренс прекрасен в рассказах любого объема, а отчасти потому, что этот рассказ легко доступен для вас. Он опубликован в сборнике рассказов Лоуренса под названием «Запах хризантем» с введением и примечаниями Н. М. Пальцева и А.И.Полторацкой (М.: Прогресс, 1977). Пожалуйста, прочитайте рассказ (на английском языке) перед чтением этой главы.
«Англия, моя Англия» была написана в 1915 году и опубликована в журнале тогда же.
В 1922 году Лоуренс переработал его, изменив его очень существенно, и опубликовал его в качестве основного рассказа в сборнике рассказов. Эта поздняя версия и обсуждается здесь. Это история о молодом английском джентльмене, который живет со своей женой и тремя маленькими детьми в старом доме на юге Англии. Его страстные и счастливые отношения с женой становятся непростыми, когда в один прекрасный день его дочь сильно поранилась о серп, оставленный им лежать в траве. Это происшествие отдаляет мужа и жену. Несколько месяцев спустя разразилась Великая война и Эгберт ушел в армию добровольцем. Он был отправлен во Фландрию и через несколько месяцев убит в окопах.
Что же интересует Лоуренса в этой истории? Брак Эгберта и Уинифред? Или жизнь английской деревни? Есть ли какое-то поучение в основе рассказа или мы должны угадать его смысл, рассматривая несколько расплывчатую последовательность событий? Какова интонация Лоуренса; и какое значение имеют его повторяющиеся фразы? Почему Эгберт идет на войну? Какие различия делаются между Эгбертом и его father-in-laV (тесть?). Насколько важна Англия? Первое прочтение рассказа только провоцирует эти и подобные вопросы, и, как большинство хороших рассказов любой сложности, «Англия, моя Англия» требует, чтобы ответы на них были даны по-разному. Мы можем начать с перечитывания первых пяти абзацев рассказа, каждый из которых по-разному обращается к читателю.
«Он работал на краю пустоши за неглубоким ручьем, бегущим по ложбине, где кончается сад, - удлинял садовую дорожку, уходившую через бревенчатый мостик в заросли вереска. Он уже снял слой жесткого дерна с папоротником, обнажив суховатую серую почву. Но дорожка получалась кривая, он был недоволен, между бровями у него пролегла морщина. И вроде бы колышками разметил, и направление определил -- между большими соснами, а выходило почему-то не так. В который раз, напрягая синие острые глаза -- глаза викинга, он обернулся, всматриваясь сквозь проем в стене молодого сосняка туда, где от осененного ольхой мостика взбегала на цветущий лужок поросшая зеленой травой дорожка. Высокие лиловые и белые водосборы упирались в торец старого гемпширского дома, вросшего в землю среди цветов и косматого бурьяна, разросшегося кругом» (здесь и далее перевод Л.Ильинской).
Люди, знавшие Лоуренса, говорили, что он мог сделать любую прогулку захватывающей, просто указывая на то, что они видели каждый день, но на что никогда не обращали внимания. Тонкая деталь одновременно случайна и точна: "торец" в коттедже, что "присел" на "взлохмаченном пустыре...» («врос в бурьян» у Ильинской). Но в рамках этого описания Эгберт "не получает ровной дорожки... почему-то все казалось не так". Он оглядывается назад "как через дверь" в небольшой Райский сад, от которого он как бы отрезан. Вот вопросы, головоломки, и не яркий, не броский символизм легко впитывается в точный реализм описания.
«Вдалеке раздавались детские голоса, перекликались, переговаривались - тоненькие девчоночьи голоса с оттенком назидательности, с властными нотками.
-- Иди скорей, няня, а то возьму и побегу туда, где змеи.
И ни у кого не хватит духу ответить:
-- Ну и беги, дурочка. Вечно одно и то же:
-- Не надо, душенька. Хорошо, душенька. Сию минуту, душенька. Душенька, умей же немножко потерпеть».
Это социальная сатира. Английские читатели сразу узнают, что это избалованные дети из высшего или выше среднего классов. Раздражение принадлежит, может быть, Эгберту, а может быть - рассказчику. Мы, как ожидается, узнаем и не полюбим эти властные детские голоса.
«Он ожесточился в своем отрезвлении: все не по сердцу, все не мило. Но продолжал работать. Что еще ему оставалось, как не смириться!»
Противоречие между сопротивлением и смирением станет сердцем, основанием всего рассказа. Каковы отношения между внутренней жизнью Эгберта, его жестоким разочарованием (ожесточенностью в отрезвлении) и его очевидным принятием своей работы, даже если «все идет не так». И является ли эта проблема социальной, связанной с воспитанием своих дочерей, или это нечто большее?
«Земля пылала под солнцем, неистово пламенели цветы, с неистовой силой ощущалась уединенность среди девственного покоя пустотных земель. Удивительно, как стойко держится местами в Англии первобытный дух - например, здесь, среди буйно поросших можжевельником склонов, в болотистых гадючьих низинах у подножия известковых холмов. Душа земли, хранящая первозданность, как в те далекие времена, когда сюда явились саксы».
Это, кажется, рассуждение рассказчика, а не Эгберта. Слово «дикарь» (первобытное, что ли?) употребляется так же (почти)…, и даже для английского читателя это странное слово для описания этой части южной Англии, и для русского уха оно, возможно, звучит нелепо. Но «первобытная дикость» ассоциируется с уединением, частной жизнью, прошлым, как тайным наследием поколений. Это и есть тема Англии, предложенная в названии.
«Ах, как он раньше любил все это! Зеленую дорожку, островки цветов - белые и лиловые водосборы, огромные яркие маки, алые, с черными прожилками, статные желтые коровяки -- весь этот пламенеющий сад, который и тысячу лет назад уже был садом, возделанным в лощине среди змеиных пустошей. Сад, который у него заполыхал цветами на солнечной поляне под кустарником и деревьями. Старина, седая старина! И это он вернул ей молодость».
В этом пятом абзаце язык становится восторженным, восклицательным и поэтическим, по-видимому, как способ показать эмоции, испытываемые героем. Этот разочарованный человек любил свой сад (обратите внимание, времена!)
Вы вынуждены быть аккуратным и внимательным читателем, чтобы заметить все это на одной странице: элементы реализма и символизма, социальной сатиры, психологического анализа, историко-эмоционального погружения (медитации, размышления), и квази-поэтической страсти. Такое письмо требует комплексной многоуровневой интерпретации, особенно при любом анализе главного героя. Это не просто характеристика стиля Лоуренса, это сердцевина, основа того, что он пытался делать как писатель. Он все время стремится преодолеть границы, отказаться от стереотипов мышления о нас самих. Хотя он и пишет уверенно (авторитетно), он никогда (в своих лучших произведениях) не позволяет нам поверить ни в то, что мужчины могут быть скованы, связаны набором моральных или социальных категорий, ни в то, что какие-то символические ритуалы могут адекватно воплотить их реальность. В нижеследующем я просто предложу несколько направлений мысли.
Английские читатели того времени, когда рассказ был опубликован, могли узнать легче, чем вы (и, конечно, легче, чем английские читатели 90х годов 20 века) социальные различия, над которыми Лоуренс иронизирует. Он берет название для своего рассказа из очень патриотического стихотворения популярного и сентиментального поэта, У.Е.Хенли. Вот строфы из него:

Mother of Ships whose might,
England, my England:-
In the fierce old Sea's delight,
England, my own!
Chosen daughter of the Lord,
Spouse-in-Chief of the ancient Sword,
There's the menace of the Word
In the Song on your bugles blown,
England-
Out of Heaven on your bugles blown!
Честно говоря, это несколько коробит сейчас. Он выделяет род героизма, уместный в обществе викингов, но он необдуман, искусственен и морально несовершенен в начале 20 века. Без сомнения, и русские поэты делали столь же дурную работу; есть безусловные параллели в вашем мире.
Лоуренсовский герой, Эгберт, молодой английский джентльмен из обеспеченного слоя общества, выше среднего класса, на первый взгляд, как раз тот молодой человек, которого Хенли отмечает в других стихах. Однако его взгляды весьма отличны. У него есть небольшой частный доход, достаточный, если бы он был одинок, но не достаточной, чтобы жить как джентльмен, если у него есть жена и дети. Тем не менее, он отказывается работать за деньги, хотя он всегда занят домом. Он любит старую английскую музыку и «старые порядки»(?). Он совершенно игнорирует основные качества героя Хенли - благородные амбиции и военный пыл. И он не заботится о деньгах.
Лоуренс не воспроизводит бессознательный национальный стереотип, но он верит, что Эгберт имеет характеристики многих молодых людей своего класса и поколения. Слово, которое он использует - "любитель". Это слово имеет множество значений в английском языке. В дни Лоуренса быть любителем было горделивой претензией многих английских джентльменов. Любитель не связан деньгами, и поэтому не вынужден действовать против своей природы, его занятия свободны, спонтанны и вдохновлены гением. С другой стороны, «любитель», особенно при использовании в качестве прилагательного, означает «не воспринимаемый всерьез». Работа Эгберта вокруг коттеджа "любительская", всегда уничижительное слово, "любительская" работа, как правило, дурна или неполна и сделана тем, кто не взял на себя труд научиться делать это правильно. Оставлять в траве серп, который позже поранит ноги его дочери, - любительское поведение. Готфри Маршалл, который НЕ любитель, никогда бы не бросил серпа так небрежно. Он ответственен, он профессионал, деловой человек, хотя он понимает бунт Эгберта против необходимости работать. Годфри понимает, что "так как мы здесь, мы вполне могли бы жить». Поэтому он занимается своей крошечной частью социальной работы, делая все для семьи и предоставляя остальное в конечном итоге воле небес. Различия и сходства между Эгбертом и Годфри Маршаллом лежат в основе этого рассказа, бросающего вызов патриотическому стереотипу Хенли. На одном довольно простом уровне они отстаивают разные ценности, убеждения, по которым люди предпочитают жить: свобода или ответственность, спонтанная реакция на разнообразные моменты жизни против серьезной работы и ее оплаты. Но первая страница предупреждает нас, что этот рассказ не такой, как многие английские рассказы, это моральная драма о том, «как надо жить». После того, как дочь, Джойс, сильно пострадала от серпа, озлобившаяся жена Эгберта решает рассматривать их конфликт как проблему морального выбора, но Лоуренс показывает нам, что эта реакция суть непонимание Эгберта.
Почему Эгберт не сделал ничего тогда? Почему он не вступил в борьбу с жизнью? Почему он не был как отец Уинифред, опора общества? Почему он отказался впрячься в каком-то смысле? Почему он не выбирает хоть какое-то направление? Вы можете подвести дурака (осла) к воде, но вы не заставите его пить. Мир был водой и Эгберт был ослом. У него не было – ничего. Он и не хотел. Он не мог Он просто не мог. Так как необходимость не заставляла его работать на свой хлеб с маслом, то он и не работал ради самой работы. Вы не можете ни заставить цветок коломбины кивнуть в январе, ни сделать так, чтобы кукушки пели в Англии на Рождество. Почему? Это не их сезон! (Это не их время!) Они не хотят. Нет, они не _могут_ хотеть.
«Почему же все-таки Эгберт не пытался предпринимать что-нибудь? Почему не пробовал утвердиться в этой жизни? Почему не был, подобно отцу Уинифред, столпом общества -- пусть тонкой, пусть изящной, но опорой? Почему не желал впрягаться ни в какую упряжку? Выбрать для себя хоть какое-то четкое направление?
Ну, что на это сказать? Можно свести коня к водопою, но нельзя насильно заставить его пить. Водопоем был мир, конем -- Эгберт. А конь уперся -- и ни в какую. Не мог он пить, не мог, и все тут. Зарабатывать на хлеб с маслом ему не было надобности, а работать просто ради того, чтобы работать, он отказывался. Не будут вам водосборы кивать головками в январе, не закукует в Англии на Рождество кукушка. Почему? Не их это дело в такую пору. Не хотят они. Да и не могут хотеть». (Ильинская)
Этот стиль является разговорным, интимным, жаргонным и комическим. (Обратите внимание на контраст между «столпами общества», этим помпезным клише, и характеристикой его буквальной модификации Лоуренса: Эгберт всегда будет "тонкой, изысканной колонной». «Быть в упряжке» - другое клише для занятия постоянной работой, и Лоуренс адаптирует его для "осла", Эгберта.) Это доказательство является проблемой для традиционного английского протестантского мышления. Растения не имеют морального выбора. Эгберт это цветок и Годфри Маршалл - жесткий боярышник или стремительное дерево джунглей. При таком восприятии человеческой природы ясно, что ни один человек ничего не может с собой поделать. И все же оба они видны как на ладони, и они понимают себя.
Является ли это беспомощное знание трагическим? Может быть, хотя в природе Эгберта отступить от трагедии. Но какой свободой обладает человек, который сравнивается с цветами и кукушкой? Своего рода ответ подразумевается в противоречиях третьего абзаца: он может сопротивляться, по крайней мере, в своей душе.
Еще один элемент этого рассказа – могущество прошлого. Эгберт всегда оглядывается на Старую Англию. Эротические страсти молодой пары связаны со страстями прежних поколений, дом, в котором они живут, хранит свои первобытные тайны. Современный мир денег, работы, служащих, власти привлекает Уинифред, но Эгберт сопротивляется ему во всем, и именно поэтому в первом абзаце мы видим его копающим землю за пределами его частного рая, прокладывающим кривые и неверные пути через кишащий змеями общинный выгон (пустошь).
Образы змеи пронизывают рассказ, но не очень слаженно. Существует только один вид ядовитых змей в Англии, редко встречающийся даже на таких пустошах, какую описывает Лоуренс. Их укус смертелен только в исключительных обстоятельствах. В первой версии рассказа змеи отсутствует; Лоуренс добавил их, когда редактировал текст в Италии – он был потрясен силой и опасностью итальянских змей. (Он написал несколько превосходных стихотворений о них.) Привитые к рассказу об Англии, они выглядят ошибкой (недоразумением).
Символика образа лежит на поверхности: змеи оскверняют рай. Однажды Уинифред слышит крик, такой, «будто кричит сама душа темного древности».
«Однажды странный вопль донесся до слуха Уинифред с клумбы под низеньким окошком гостиной -- невыразимо странный вопль, можно было подумать, это сама душа прошлого вопиет из тьмы. Уинифред выбежала наружу и увидела на клумбе большую бурую змею и в плоской змеиной пасти -- заднюю лапку лягушки, которая пыталась вырваться и издавала жуткий, тонкий, надрывный вопль. Уинифред глядела на змею, и мрачная плоская голова отвечала ей упорным взглядом. Она вскрикнула, и змея выпустила лягушку, недовольно заскользив прочь.»

Это острое наблюдение животной жизни, тонко антропоморфное, является отличительной чертой большей части лучших произведений Лоуренса. Но что оно делает в этом рассказе? Сам ли Эгберт - змея, вредящая любимой дочери? Сравнению не хватает смысла. Позже Эгберт неубедительно описан, как безвредная змея, уползающая от человеческого общения, избегающая человека.
Но, хотя я думаю, что изменения Лоуренса не были гармонично интегрированы в рассказ, я считаю, что эти сцены не только результат наблюдения итальянских змей, но и воспоминания о романа Томаса Харди The Return of the Native. Лоуренс был очарован романами Харди, с их отчаянными, страстными персонажами и постоянными обращениями к древней, таинственной, ритуализованной Англии. В одной из сцен из The Return of the Native миссис Еобрайт, пожилая дама, мучительно бредет через Эгдонскую пустошь, палимая солнцем. В конечном счете, она умирает от укуса гадюки. Скорбь, горечь, физическое истощение и змеиный яд – в этом случае – действительно стали для нее роковыми. Она умирает в присутствии местного жителя, который пытается спасти ее древними заклинаниями и снадобьями.
Как и «Англия, моя Англия», The Return of the Native описывает молодого человека, который отворачивается от профессиональной деятельности своего социального класса для того, чтобы работать на земле, пока он обдумывает, как должен жить англичанин будущего. Вторя Харди символами змей, Лоуренс использует вдохновение величайшего английского романиста предыдущего для него поколения, чтобы задать его читателям несколько недоуменных вопросов об Английском. Это становится очень ясным в течение последних девяти страниц истории, когда потерянный рай Эгберта заменяется войной. Внезапно смысл названия и направления повествования раскрываются, когда Лоуренс непосредственно исследует патриотический миф Хенли. С начала войны в 1914 году Лоуренс резко выступает против участия в ней Великобритании.
Он был возмущен уродством и бессмысленностью войны. И все же, умные, образованные, вдумчивые, остро чувствующие люди из привилегированных домов бросились в армию. Почему? Это не имело ничего общего с защитой своей Родины. Англичане жили на острове, который не подвергался нападению. Немцы не были традиционными врагами Англии, и, напротив, были сотни тысяч личных связей между двумя странами (в том числе, между самим Лоуренсом и его немецкой женой). Лоуренс считал, что война движется грубыми политиками, «эмоциями толпы» и введенными в заблуждение молодыми офицерами, которым не хватило силы воли, чтобы прислушаться к себе. Посредством Эгберта он говорит:
«И потому, когда грянула война, все существо его безотчетно восстало против нее -- восстало против побоища. Он не испытывал ни малейшего желания идти побеждать каких-то иноземцев, нести им смерть. Величие Британской империи не волновало его, и слова "Правь, Британия!" вызывали разве что усмешку. Он был чистокровный англичанин, совершенный представитель своей нации, и не мог, оставаясь верным себе, исполниться воинственности на том лишь основании, что он -- англичанин, как не может исполниться воинственности роза на том лишь основании, что она -- роза.
Нет, Эгберт положительно не испытывал желания разить немцев во славу англичан. Различие между немецким и английским не было для него различием между добром и злом. Для него это было просто несходство, такое же, как между болотным голубеньким цветком и белым или алым бутоном на кусте. Как между вепрем и медведем, хоть оба - дикие звери. Бывают люди хорошие по природе, бывают -- дурные, и национальность тут ни при чем.
Эгберт вырос в семье, где такое усваивают с молоком матери. Ненавидеть нацию en bloc1 (целиком – франц.) казалось ему противоестественным».
Тем не менее, Эгберт присоединяется к армии, для него это не столько выбор, сколько подчинение. Он глубоко разочарован, отдален от семьи своим нежеланием разделить ценности жены – и от любимого дома и сада своего рода инерцией, которая отчасти всегда была в его крови, отчасти появилась в результате предыдущих неудач. Он живет там, как гость. Старая Англия любителей и таинственных страстей прошлого, из которой он черпает ощущение самого себя (русские говорят: "души"), гибнет, и, следовательно, он умирает тоже.
Его уход на войну суть путь признания, что он и ему подобные уже наполовину мертвы. Больше всего они хотят смерти, ибо они отрицают свои глубочайшие инстинкты. На инстинктивном уровне Эгберт не будет иметь чувств, "продиктованных ему эмоциями масс", но это именно то, что в армию средствами. Он больше не сопротивляется, он проиграл.
На последних страницах Эгберт становится представителем всей социальной группы, как и многие другие вымышленные солдаты до и после него. Когда он лежит смертельно раненый, воспоминания о Уинифред и детях душат его (вызывают тошноту). Его проигрыш тут наиболее очевиден.
«Пусть муки влекут его дальше, в небытие - все лучше, чем тошнотворные попытки вернуться вспять. Пусть вершится дальше страшное дело; лучше раствориться в небытии, безвозвратно кануть в черное море смерти, чем, обратясь назад, цепляться за жизнь».
Лоуренс был подвергнут критике за этот рассказ, потому что многим современным читателям казалось, что он относится с презрением к патриотической жертве стольких молодых людей. Их гнев был так же понятен, как и возмущение и недоумение Лоуренса. На протяжении всей своей карьеры, он, не колеблясь, утверждал то, что видел и чувствовал. Упоение войной, особенно среди хорошо образованных и тонко чувствующих людей, должно быть признаком вырождения, и может быть, вырождения класса. Эти люди ищут смерти, а не победы над врагом, по отношению к которому они не чувствуют никакой естественной враждебности. Отвергая свои инстинкты и не имея воли к жизни, эти люди обрекают себя и Англию, чьими патриотами они себя считают, на моральное уничтожение. Что-то в этой ситуации - большая ложь.
С одной стороны, интонация рассказа горькая и жестокая, но с другой, Лоуренс отнюдь не воспринял Эгберт, который так долго сопротивляется силам, превращающим его в нечто, что отрицает свою природу. Проблематика этого рассказа сложна, и быстро меняющийся тон рассказчика, от предложения к предложению, от абзаца к абзацу, убеждает, что ситуация никогда не упрощается, не становится простым назиданием. Порой в Лоуренсе (как в Толстом) говорит проповедник, а не художник, но в этом рассказе мы слышим голос художника.


"ENGLAND, МУ ENGLAND!"
BY D.H. Lawrence
I have chosen this story, partly because Lawrence was a fine and prolific of stories of all lengths, and partly because this particular story is easily available for you. It is published in the collection of Lawrence's stories entitled 'Odour of Chrysanthemums' with introduction and notes by N.M. Paltsev and A.I.Poltoratsky (Progress Publishers, 1977). Please read the story (in English) before reading this chapter.
'England, My England' was written in 1915 and published in a magazine that year. In 1922, Lawrence revised it, altering it very substantially, and published it as the title story of a collection of short stories. This later version is the one under discussion here. The story is about a young English gentleman who lives with his wife and three young children in a cottage in the south of England. His passionately happy relationship with his wife is already becoming uneasy, when, one day, his daughter is badly injured by a sickle which he has left lying in the grass. The accident estranges husband and wife further. Some months later, the Great War breaks out and Egbert volunteers for the army. He is sent to Flanders and a few months later is killed in the trenches.
What interests Lawrence in this story? The marriage of Egbert and Winifrid? Or the state of the English countryside? Does it have an argument at its core or are we to make sense of it by considering its somewhat vague sequence of events? What is Lawrence's tone; and what is the significance of his repeated phrases? Why does Egbert go to war? What distinctions are being made between Egbert and his father-in-laV? How important is 'England'? A first reading of the story is most likely to provoke these or similar questions, and like most good stories of any complexity, 'England, My England' demands that they should be answered in several different ways.
We can begin by re-reading the first five paragraphs of the story, each of which makes a different kind of appeal to the reader.
He was workipg on the edge of the common, beyond the small brook that ran in the dip at the bottom of the garden, carrying the garden path in continuation from the plank bridge on to the common. He had cut the rough turf and bracken, leaving the dry, greyish soil bare. But he was worried because he could not get the path straight, there was a pleat between his brows. He had set up his sticks and taken the sights between the big pine trees, but for some reason everything seemed wrong. He looked again, straining his keen blue eyes, that had a touch of Viking in them, through the shadowy pine trees as through a doorway, at the green- grassed garden path rising from the shadow of alders by the log bridge up to the sunlit flowers. Tall white and purple columbines, and the butt-end of the old Hampshire cottage that crouched near the earth amid flowers, blossoming in the bit of shaggy wilderness round it.
People who knew Lawrence said that he could make any walk exciting simply by pointing out what they saw everyday but had never properly noticed. The affectionate detail is both casual and precise: the 'butt-end' of the cottage that 'crouched' in the 'bit of shaggy wilderness..' But within this description Egbert 'could not get the path straight...for some reason everything seemed wrong.' He looks back 'as through a doorway' at a small garden Paradise from which he seems to be cut off. Here are questions, puzzles, and an unremarkable, easily absorbed symbolism within the precise realism of the description.
There was a sound of children's voices calling and talking; high, childish, girlish voices, slightly didactic and tinged with domineering; "If you don't come quick, nurse, I shall run out there to where there are snakes." And nobody had the sangfroid to reply: "Run then, little fool." It was always, "No, darling Very well, darling. In a moment, darling. Darling you must be patient.'
This is social satire. English readers would instantly recognise that these are spoiled children of the upper or upper-middle classes. The irritation may be Egbert's, may also be that of the narrator. We are expected to recognise and dislike those domineering childish voices.
His heart was hard with disillusion: a continual gnawing and resistance. But he worked on. What was there to do but submit?
The contradiction between resisting and submitting goes to the heart of the story. What is the relationship between Egbert's inner life, his heart 'hard with disillusion' and his apparent acceptance of his work, even though 'everything seemed wrong'? And is the problem a social one, related to the upbringing of his daughters, or is it something more?
The sunlight blazed down upon the earth, there was a vividness of flamy vegetation, of fierce seclusion amid the savage peace of the commons. Strange how the savage England lingers in patches: as here, amid these shaggy gorse commons, and marshy, snake infested places near the foot of the south downs. The spirit of place lingering on primeval, as when the Saxons came, so long ago.
This seems to be a mediation by the narrator rather than Egbert. The word 'savage' is used almost Jefiantlv; even for English readers it is a strange word to describe this part of southern England, and for Russians it perhaps sounds ludicrous. But 'savage' is associated with seclusion, privacy, the past as the secret inheritance of generations. Here is the theme of England, suggested by the title.
Ah, how he had loved it! The green garden path, the tufts of flowers, purple and white columbines, and great red poppies with their black chaps and mulleins tall and yellow, this flamy garden which had been a garden for a thousand years, scooped-out in the little hollow among the snake-infested commons. He had made it flame with flowers, in a sun cup under its hedges and trees. So old, so old a place! And yet he had re-created it.
In this fifth paragraph the language becomes exclamatory and poetical, apparently as a way of intensifying the emotion felt by the hero. This disillusioned man had loved his garden, (note the tenses!)
You need to be a careful and accomplished reader to respond to all this on one page: elements of realism and of symbolism, of social satire, of psychological analysis, of historical-emotional meditation, and of quasi-poetical passion. Such writing demands a complex multi-level interpretation, especially in any analysis of the central character. It is not simply characteristic of Lawrence's writing, it is at the heart of what he was trying to do as a writer He is always trying to break across boundaries, to reject stereotypical thinking about ourselves. Although he writes authoritatively, he never, (at his best) allows us to believe that men can be pinned down, fixed in a set of moral or social categories, nor that any symbolic treatment can adequately embody their reality. In what follows I am simply suggesting some lines of thought.
English readers at the time the story was published would have recognised more easily than you (and indeed more easily that English readers in the nineteen nineties) the social distinctions that Lawrence is half-satirizing. He takes the title of the story from a very patriotic poem by the popular and sentimental poet, W.E. Henley. Here is a verse of it.
Mother of Ships whose might,
England, my England:-
In the fierce old Sea's delight,
England, my own!
Chosen daughter of the Lord,
Spouse-in-Chief of the ancient Sword,
There's the menace of the Word
In the Song on your bugles blown,
England-
Out of Heaven on your bugles blown!
Frankly, this sounds embarrassing rubbish now. It celebrates a kind of heroism which might have been appropriate in Viking societies, but which is crude, artificial and morally deficient at the beginning of the twentieth century. No doubt Russian poets produced similar bad work; there are certainly parallels in your painting
Lawrence's hero, Egbert, is a young English gentleman, of the well-established upper-middle classes, at first sight just the sort of young man whom Henley celebrates in other poems However, his attitudes are quite different. He has a small private income, sufficient if he had been a single man, but not enough to live as a gentleman if he also has wife and children Nevertheless, he refuses to work for money, though he is always busy around the house. He loves old English music and 'old customs'. He totally lacks those essential ingredients of the Henley hero, noble ambition and military ardour. And he cares nothing for money.
Lawrence is not producing a crude national stereotype, but he does believe that Egbert has the characteristics of many young men of his class and generation. The word he uses is 'amateur' This is a word laden with significance in English. In Lawrence's day, to be an amateur was the proud claim of many English gentlemen. The amateur is not concerned with money, and therefore is not forced to act against his own nature, his activities are free, spontaneous and spiritually genuine. On the other hand, 'amateur', especially when used as an adjective, means 'not taken seriously'. Egbert's work around the cottage is 'amateurish', always a perjorative word; an 'amateur' job is usually a shoddy or incomplete piece of work by someone who has not taken the trouble to learn to do it properly. Leaving in the grass the sickle which later damages his daughter's leg is amateur behaviour. Godfrey Marshall, who is NOT an amateur, would never have dropped that sickle so carelessly. He is a responsible, professional businessman, although he understands Egbert's revolt against the necessity of working. Godfrey realises that 'since we are here we may as well live. So he applied himself to his own tiny section of the social work, and to doing the best for his family, and to leaving the rest to the ultimate will of heaven.'
The distinctions and similarities between Egbert and Godfrey Marshall are at the heart of this stoiy which challenges Henley's patriotic stereotype. At one fairly simple level they stand for different values by which men choose to live: freedom versus responsibility, spontaneous response to the varied moments of life versus serious work and its rewards. But the first page warns us that this story is not, like so many English stories, a moral drama of 'how one should live'. After the daughter, Joyce, is badly hurt by the sickle, Egbert's embittered wife does decide to treat their conflict as one of moral choices, but Lawrence shows us that this reaction is a misunderstanding of Egbert.
Why didn't Egbert do something, then? Why didn't he come to grips with life? Why wasn't he like Winifred's father, a pillar of society, even if a slender, exquisite column? Why didn't he go into harness of some sort? Why didn't he take some direction? Well, you can bring an ass to the water, but you cannot make him drink. The world was the water and Egbert was the ass. And he wasn't having any. He couldn't; he just couldn't. Since necessity did not force him to work for his bread and butter, he would not work for work's sake. You can't make the columbine flowers nod in January, nor make the cuckoo sing in England at Christmas. Why? It isn't his season. He doesn't want to. Nay, he can't want to
This writing is colloquial, intimate, slangy and comic. (Note the contrast between the rather pompous cliche 'pillar of society' and Lawrence's characteristic literal modification of it - Egbert would always be a 'slender, exquisite column'. 'Going into harness' is another cliche for taking up regular work, and Lawrence adapts that for his 'ass', Egbert.) But the argument is a challenge to traditional English Protestant thinking. Plants do not have moral choices Egbert is a flower and Godfrey Marshall is a tough hawthorn or striving jungle tree. Within this perception of human nature, neither man can help himself. Yet both of them are clearsighted, they understand themselves. Is this helpless knowledge tragic? Perhaps, though it is in Egbert's nature to retreat from tragedy. But what sort of autonomy does a man have who is compared to flowers and cuckoos? A kind of answer is implied in the contradictions of the third paragraph: he can resist, at least in his soul.
A further element in the story is the potency of the past. Egbert is always looking backwards to an older England. The sexual passions of the young couple are linked to the passions of earlier generations, the cottage they live in has its own primeval mystery. The modern world of money, work, servants, power, attracts Winifred but Egbert resists it all, which is why, in the first paragraph, we see him digging outside his private paradise, constructing a crooked and inadequate path across the snake infested common.
The snakes pervade the imagery of the story, but not very coherently. There is only one kind of poisonous snake in England, rarely seen, even on commons such as Lawrence describes. Its bite is only fatal in exceptional circumstances. In the first version of the story the snakes were absent; Lawrence added them when he was re-writing the story in Italy and much impressed by powerful and dangerous Italian snakes. (He wrote some superb poems about them.) Grafted onto a story about England, they are merely confusing.
At an obvious symbolic level, the snakes infest a potential paradise. One day, Winifred hears a scream 'like the very soul of the dark past crying aloud'.
She ran out and saw a long brown snake on the flower-bed, and in its flat mouth the one hind leg of a frog was trying to escape, and screaming its strange, tiny bellowing scream. She looked at the snake, and from its flat sullen head it looked at her obstinately. She gave a cry, and it released the frog and slid away angrily
This acute observation of animal life, subtly anthropomorphic, is a hallmark of much of Lawrence's best writing. But what has this moment to do with the rest of the story? Is Egbert a snake, harming his beloved daughter? The comparison lacks meaning. Later. Egbert is described unconvincingly as a harmless snake which swerves away from human contact.
But although I think Lawrence's revisions have not been fully integrated into the story, I believe that behind the imagery are not just observations of Italian snakes, but also memories of Thomas Hardy's novel The Return of the Native. Lawrence was fascinated by Hardy's novels, with their desperate, passionate characters and constant evocations of an ancient mysterious, ritualised England. In one scene of The Return of the Native, Mrs Yeobright. an elderly lady, is trudging bitterly across Egdon Heath in blaing sunshine. Eventually she collapses when she is bitten by an adder. In her case, grief, bitterness, physical exhaustion and snake venom prove fatal. She dies, surrounded by the country heath-dweller, who attempt to save her with ancient spells and medicines.
Like 'England, my England', The Return of the Native concerns a young man who turns his back on the professional work of his social class in order to work on the land while he ponders how to live as an Englishman in the future. By echoing Hardy through his imagery of snakes, Lawrence is drawing upon the inspiration of the greatest English novelist in the generation before his own to confront his readers with some puzzling questions about the English.
This becomes very clear in the last nine pages of the story when Egbert's lost paradise is replaced by war. Suddenly the meaning of the title and the direction of the narrative are revealed as Lawrence directly investigates Henley's patriotic myth. From the outbreak of war in 1914, Lawrence was bitterly opposed to Britain's participation in it. He was outraged by the sheer, ugly stupidity of the war. And yet, intelligent, educated, thoughtful, sensitive men from privileged homes rushed to join the army. Why? It was nothing to do with defence of one's motherland. The English live on an island which was not being attacked. The Germans were not traditional enemies, and there were hundreds of thousands of personal ties between the two nations ( including those of Lawrence himself and his German wife). Lawrence believed that the war was being run by crass politicians, 'mob emotions' and deluded young officers who lacked the will to listen to their own instincts. Of Egbert he says:
So when the war broke out his whole instinct was against it; against war. He had not the faintest desire to overcome any foreigners or to help in their death. He had no conception of Imperial England, and Rule Britannia was just a joke to him. He was a pure-blooded Englishman, perfect in his race, and when he was truly himself he could no more have been aggressive on the score of his Englishness than a rose can be aggressive on the score of its rosiness.
No, he had no desire to defy Germany and to exalt-England. The distinction between German and English was not for him the distinction between good and bad. It was the distinction between blue water-flowers and red or white bush blossoms: just difference. The difference between the wild boar and the wild bear. And a man was good or bad according to his nature, not according to his nationality. Egbert was well-bred, and this was part of his natural understanding. It was merely unnatural to him to hate a nation en-bloc.
Nevertheless, Egbert joins the army, not as an act of will, but as an act of submission. He is already deeply disillusioned, separated from his family by his refusal to accept his wife's values, and from his beloved house and garden by a kind of inertia, partly in his blood, partly as a result of his earlier failures. He lives there like a passing stranger. The old England of the amateur gentleman and of a secret passionate history, from which he derives his sense of self (Russians would say, 'his soul') is dying, and consequently he is dying too.
Going to war is a way of acknowledging that he and the people like him are half-dead already. What they most desire is annihilation, for they are denying their deepest instincts. At an instinctive level, Egbert will not have his feelings 'dictated to him by the mass feeling' but that is precisely what joining the army means. He is no longer resisting He has failed.
In these last pages, Egbert becomes a representative of a whole social group, like many fictional soldiers, before and after him. When he is lying mortally wounded, memories of Winifred and the children nauseate him. The failure of will is here most explicit.
Better the agony of dissolution ahead than the nausea of the effort backwards Better the terrible work should go forward, the dissolving into the black sea of death, in the extremity of dissolution, than that there should be any reaching back towards life.
Lawrence was criticised for this story because it seemed to many contemporary readers that he was treating with contempt the patriotic sacrifices of so many young men. Their anger was understandable, but so was Lawrence's outrage and bewilderment And. as throughout his career, he did not hesitate to set down what he observed and felt. War enthusiasm, especially among well-educated and sensitive people, must be a sign of degeneracy, perhaps of class degeneracy. These people are seeking death, not victory over an enemy towards whom they feel no natural hostility. Rejecting their instincts and lacking the will to live, these people are condemning themselves and the England of which they are supposedly patriots to moral destruction. Somewhere in this situation is a great lie.
Looked at in one way, the story is bitter and cruel, looked at in another way, Lawrence is by no means unsympathetic to Egbert, who resists for so long the forces which will turn him into something which denies his nature. The issues in the story are complex, and the rapidly changing tones of the narrator, from sentence to sentence, paragraph to paragraph, ensure that the situation is never over simplified, never turned into mere didacticism. Sometimes Lawrence becomes ( like Tolstoy) a preacher rather than an artist, but in this story, the voice we hear is the voice of the artist.