ну что же. Давайте временно забудем про Чухонцева (может, все еще наладится, как знать), и я расскажу о другом. Я читаю Игоря Чиннова. Я была на вечере в Зверевском КЦ и там Байтов дарил всем разные книжки. Мне досталась "Партитура" Чиннова. Я ее прочитала, но я потом про нее скажу.
По отцовской линии Чинновы: прадед И.В. - православный священник Калужской губернии; дед - Алексей Герасимович много лет подряд исполняет обязанности председателя полкового суда в Риге (был переведен туда служить, женился и остался); отец Владимир Алексеевич - разнообразные должнсти, в т.ч. судья-расследователь в Риге, адвокат, похоронен в Риге на Покровском кладбище, предположительно в семейной могиле фон Цвейберг (супруги). Чиннов родился под Ригой, в бабушкином имении в Тукуме. Не удивительно, что получил юридическое образование в Риге. «К поэзии приручен отцом – юристом, но и книжником, читавшим наизусть кроме Гейне и Шиллера, непонятные мне тогда страницы из Расина и – тоже в подлиннике – самого Гомера (непонятного и сейчас). Кроме отца, все предки – золотопогонники и средней руки помещики, рифмованным строчкам довольно чуждые<...> Старший кузен матери – П.Ф. Якубович-Мельшин, революционер более ярый, чем его предок декабрист, перевел Бодлера и писал гражданские стихи».

В первую мировую войну они с матерью уезжают в Рязань и через Астрахань возвращаются в Ригу в 1921. Светлана ковальчук, ссылаясь на рассказы ИВ Кузнецовой, пишет6 "Радость возвращения сменилась печалью. По воспоминаниям И. Чиннова, мать была вынуждена продавать цветы на рынке, отец со знанием и опытом, не мог долго устроиться на работу. Ему, будучи в советской России, из которой он рвался уехать, и в голову не могло придти, что в длинном списке изученных языков не хватает латышского. И в довершении грустной картины Чиннов сообщает следующее: «Отцовские двоюродные братья (фон Морр, директора страхового общества «Саламандра») приютили родню в подвале своего особняка»".
9 августа 1929 года он подал прошение на имя ректора, выразив желание поступить на отделении права Факультета народного хозяйства и юридических наук Латвийского университета - и учится там аж 10 лет, до 1939 года. "Дипломная работа была написана по уголовному праву, но посвящена уголовно-процессуальным аспектам дуэли. Диплом, написанный на латышском языке, назывался «Поединок».[23] В нем дуэль была рассмотрена в преломлении трагических судеб А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова" - пишет Ковальчук. Ну и что? я вот тоже диплом писала по УП, и в частью он состоял из УПП.

В 1944 году не был угнан на работы в лагерь.
Из интервью: «В Риге в сорок четвертом году я имел неосторожность сказать, в очень узком кругу, что Гитлеру не победить в этой войне. И через три дня ко мне явилась милая компания. Два таких оберштумфюрера. Они мне сообщили, что передо мной выбор: или я еду в Германию на принудительные работы, или жизнь моя окончится весьма печально. Я, конечно, выбрал тот вариант, который не грозил мне немедленной утратой земного существования. И меня с большой группой латышей увезли в лагерь в Рейнской области» (Игорь Чиннов. Я сам с собою говорю по–русски // Огонек, 1992. № 9. – 14 с.)
В 1945 освобожден американскими войсками и зачислен в Американскую армию: он охраняет немецих военнопленных в том же самом лагере. В 1946 году демобилизован по собственному желанию. Он поселяется в Париже, живет случайными заработками, слушает лекции в Сорбонне, читает публичные лекции по русской литературе, преподает немецкий язык в русской школе. «В Париже я встретил много русских. Ивана Алексеевича Бунина. Бывал на его четвергах почти постоянно. Николая Александровича Бердяева. Бывал на его воскресеньях. Георгия Адамовича, Георгия Иванова, Сергея Маковского, Владимира Вейдле. Замечательный был человек. Блистательный» (там же).
Печатается в "Числах" (он знакомс Одоевцевой и. соответственно, с Ивановым). Журнал публикует в 1932 (№ 6) статью «Рисование несовершенного»; в 1933 году (№ 9) статью «Отвлечение от всего»; в 1934 (№ 7/8) «Отрывок из дневника»; стихи были опубликованы в 1934 году в № 10.

Еще в Риге он получает одобрение своих стихов Георгием Ивановым, и эта поддрежка сыграет решающую роль в его становлении как поэта. После смерти Георгия Иванова многие сходились в том, что Игорь Чиннов - прямой наследник его поэтической традиции.
Вышедший в 1950 году "Монолог" (Чиннову 41 год) Владимир Вейдле назвал «монологом приговоренного к смерти».Выбрала стихи, которые нравятся. Хорошо, что мне нашлось стихов о смерти.
Из других сборников тоже покажу попозже.

* * *
Неужели не стоило
Нам рождаться на свет,
Где судьба нам устроила
Этот смутный рассвет,

Где в синеющем инее
Эта сетка ветвей –
Словно тонкие линии
На ладони твоей,

Где дорожка прибрежная,
Описав полукруг,
Словно линия нежная
Жизни – кончилась вдруг,

И полоска попутная –
Слабый след на реке –
Словно линия смутная
Счастья – там, вдалеке…

* * *
Так посмотришь небрежно,
И не вспомнится позже
Этот снег неизбежный,
Этот светленький дождик.

Незаметно задремлешь,
И не видеть во сне бы
Оснеженную землю,
Светловатое небо.

Это радостный признак,
Это – счастье, поверьте:
Равнодушие к жизни
И предчувствие смерти.

читать дальше* * *
Петух возвещает, чуть свет,
Что ночь позади;
Кукушка – что столько-то лет
Еще впереди.

Куку или кукареку –
Значенье одно:
Что сыплется (будь начеку!)
Струею зерно.

Ты знаешь, есть птица одна,
Она не поет:
Лишь время, как семя, она
Неслышно клюет.

* * *
В безветренных полях еще весна.
Лишь одуванчик легкий облетает.
И девочка крича бежит. Она
Его пушок прозрачный собирает.

А под вечер, еще едва видна,
Растет Луна меж Марсом и Венерой,
Еще почти прозрачная Луна –
Как одуванчик светловато-серый.

Давай по-детски верить что Луна –
Его душа. Быть может, вновь приснится
Нам нежная, небесная страна,
Где даже одуванчик сохранится.

* * *
Яснее с каждым годом: да, провал
Смешных попыток, тягостных стараний.
Быть может, рок нам счастье обещал,
Но, кажется, не сдержит обещаний.

Так в незнакомом тесном ресторане
Вдруг видишь, в зеркалах, просторный зал,
Идешь – и убеждаешься в обмане:
Всё те же люди, тот же тесный зал
На ледяной поверхности зеркал.

* * *
В Булонский лес заходишь в декабре:
Деревья в сизом, снежном серебре.

И видишь, в довершение картины,
Как будто наши, русские рябины –

И чувствуешь, острее с году на год,
Ту горечь терпкую холодных ягод.

И рот кривишь. От этого всего –
Оскомина. И больше ничего.

* * *
Шагаешь по мокнущей груде
Безжизненных листьев, во тьме –
И вдруг вспоминаешь о людях,
Погибших тогда, на войне.

И знаешь, что помнить не надо:
Умершим ничем не помочь.
И память – как шум листопада
В глухую осеннюю ночь.

* * *
Вот, живешь: суета, нищета
Только тщетно считаешь счета,
Только видишь, что сумма не та;

А умрешь – темнота, немота
И такая, мой друг, пустота,
Будто ночью под аркой моста.

* * *
Ночью мост рабочие чинили,
Чтобы мчались по мосту скорей
Деловитые автомобили
Важных, обеспеченных людей –
И другие, всяческих мастей,

Например: тюремный (грузный, зычный,
Ваше охраняющий добро),
Или – юркий, беленький – больничный,
Или – тот, умеренно трагичный,
Скучный – похоронного бюро.

* * *
Кабак, завод, тюрьма, больница
И даже – кладбище вблизи
Нет, этот городок не снится,
Не чудится. И по грязи

Идут под барабан солдаты
(Казарма – за углом сейчас).
Они ни в чем не виноваты,
Но их убьют. Иль, в добрый час,

Они других убьют. Трезвонит
Звонарь над лучшим из миров,
И так невозмутимо гонит
Хозяин на убой быков.

* * *
Мальчик бился над задачей,
Верил, что найдет ответ,
Не мирился с неудачей –
А в задаче смысла нет.

От других отнять – и что же?
Общий жребий разделить:
Состояние умножить,
Да и голову сложить…

Уравнений интересных,
Мальчик, больше не решай:
Слишком много неизвестных –
Счастье, истина, душа…

Ничего не надо больше,
И не все ль тебе равно,
Что поменьше, что побольше,
Что равно, чему равно…

* * *
– А помнишь детство, синий сумрак, юг,
Бессонницу и тишину – часами, –
Когда казалось, будто понял вдруг,
Почти умея выразить словами –

О чем звезда мерцает до утра,
О чем вода трепещет ключевая,
О чем синеют небо и гора,
О чем шиповник пахнет, расцветая…

* * *
В стакане стынет золотистый чай,
Чаинка видит золотой Китай.

Желтеет чай, как Желтая Река,
И тает сахар, словно облака.

Кружок лимона солнцем золотым
Просвечивает сквозь легчайший дым.

Легчайший пар напоминает ей
Туман прозрачный рисовых полей.

И ложечка серебряным лучом
Упала в золотистый водоем,

Где плавает чаинка, где Китай,
Блаженный край, ее недолгий рай.

* * *
В углу, над шкафом, от стены
Кой-где отпала штукатурка,
И пятна плесени видны.
А я гляжу и вижу турка

В высокой феске, на коне,
Кривой залив, луну над мысом.
Я пятна на сырой стене
Каким-то наделяю смыслом.

А в окнах тает полутьма,
И возникает панорама:
Там – тучи, площади, дома,
Зелено-бурый купол храма,

Пятно расплывчатой зари,
Сырая празелень и гнилость.
Все – пятна плесени. Смотри:
И штукатурка отвалилась.

* * *
Солнечная зыбь на реке,
Солнечная рябь на листве.
Тени от ветвей на песке,
Стая голубей в синеве.

Рыба сторожит червяка,
Пестрая сияет река.
Тень от моего поплавка
Синью отливает слегка.

Может быть, когда я умру,
Может быть, тогда я пойму
Легкую, простую игру –
Солнце, полусвет, полутьму…

* * *
Бывает, поддашься болезни,
Так долго в больнице лежишь
И просишь здоровья и жизни,
И вот, на рассвете, сквозь тишь –

Как будто бы голос далёкий
(Не знаю, не спрашивай – чей)
Такой отзывается мукой –
Страшнее больничных ночей…

И скорбью, и болью о мире
(Ты смотришь, платок теребя)
Иное, нездешнее горе,
Как счастьем, пронзает тебя…

О чём ты? – Лицо исказилось,
И жилка дрожит на губе.
Напрасно тебе показалось,
Что кто-то ответил тебе.

* * *
Быть может… (Неясные звезды,
Туманный, мерцающий свет.)
Быть может, ты все же услышишь
Когда-нибудь чей-то ответ:

На смутную жалобу эту,
На грусть (ни о чем, обо всем), –
Ответ, непонятно далекий,
В холодном тумане ночном.

* * *
Вот, опять вдали кряхтенье
Жабы. Жабе не до сна.
Верно, в прежнем воплощенье
Соловьем была она.

Вот, кряхтит в ночном просторе.
Непонятна речь ее.
Иль выплакивает горе,
Горе личное свое?

Иль про горе мировое
Наше общее твердит?
Иль о счастье быть живою
Как умеет говорит?

Иль, быть может, словно лебедь,
Плачет, покидая свет?
Или бредит (как не бредить?)
Тем, чего на свете нет?

* * *
Порой замрет сожмется сердце,
И мысли – те же всё и те:
О черной яме, «мирной смерти»,
О темноте и немоте.

И странно: смутный, тайный признак –
Какой-то луч, какой-то звук –
Нездешней, невозможной жизни
Почти улавливаешь вдруг…