т.е. правда хочу спросить.
Зачем малознакомые мужчины всегда начинают ... ну как бы это... делать общение со ной более личным, что ли... с того, что рассказывают, что и где у них болит или болело - и как они вчера пили и как им сегодня скверно. В красках, в деталях, в подробностях, в самых цветистых фразах, развернутыми редложениями с претензией на художественный стиль.
Ну ведь они могли бы рассказывать про свою бабушку или как ходили в детский сад. Или как теряли девственность. Или как встречали жену из роддома. Или как читали книжку. Или как ездили автостопом. Или еще что-нибудь интересное.

я шла написать пост ненависти и гнева, но меня ждала полная лента, 8 комментов и бутылка Жигулевского Барного.
"Все прошло. Без следа."
спасибо вам всем

Сегодня был минус-день, т.е. не просто бездарный, а отрицательно прожитый.
вышла из подъезда, тетка стучит в стекло машины с монологом, что надо парковаться аккуратнее, потому что я продавила бампер их красной тойоты (я ненавижу тойотоводов и никогда не устану это повторять, простите, если что. Это реально совершенно другие люди, бывшие водители Волг. По кр мере по западную сторону Урала). Они, конечно, ничего не сказали мне, и не стали вызывать, но вот она теперь хочет мне все-таки сказать, что мне надо парковаться аккуратнее.
МЕ таких теток очень показательно назвал "клизма".
ну и вызывали бы, мне-то что, у меня страховки всюду. Тоже мне благодетельница хренова. И нельзя продавить пластмассовый бампер. Он из пластмассы даже на тойоте.

Потом стояла в пробках по пути на английский, а на пешеходном переходе на Николоямской, когда я была уже почти у цели, какой-то пешеход пошел по пешеходному переходу. Все пешеходы знают, что на переходе их обязаны пропускать. Но ни один не знает, зараза, что он обязан убедиться, что его пропускают. Вольво передо мной оттормаживает довольно мягко (поток вообще плотный, все еле тащатся), я тоже, хотя и изо всех сил, а хонда из Калуги въезжает в меня сзади. Легконько, но минус английский. Выхожу. Подкрылок оторван, бампер ободран. Он и раньше был ободран, чо. Мальчик из Калуги говорит: давайте вызывать. Ну давайте. Посидели, поболтали, записали, потрещали с ментами, вписали мне в повреждения ранее битый правый фонарь, даже порадовалась. Менты, лапочки, забыли наши Объяснения. У мальчика нет каско, ему выписали штраф 500р. Поехала ставить штампы на документы, заодно отвезти наши Объяснения в их ментовскую контору вместо чтобы выкинуть их из чистого озорства в ближайшую урну - ну что же, все люди, любой может забыть, не сложно же, по пути. Приезжаю, стоит какой-то хрен с автоматом (со стечкиным, если быть точной), охраняет ведомственную парковку:
- можно?
- ненене
- а сюда?
- ненене
- я на 1 минуту угловой штамп поставлю и уеду
- вот если бы вы были инвалид...
- я инвалид.
- где знак?
- вот
- знак должен быть приклеен
- сейчас выйду и приклею.
- и второй на заднем стекле. И пенсионное.
- есть соцкарта, хотите? пенсионное готова привезти завтра показать.
- нет, здесь вставать нельзя.
- ок.
Включаю заднюю и аварийку, начинаю отъезжать.
- да ладно, вставайте, только быстро.
и вот это последнее так меня взбесило, что прямо взорвало. Как объяснения забыть - это простительно и нормально. А как со стечкиным стоять выебываться - так тоже прям герои все, защитники отечества. Я никогда не вела себя так с гражданами (правда, я и ментом не была, что делает мне в моем прокурорском снобизме честь, несомненно). А обиделась, девочки - аж заплакала.

Зашла, отдала, получила печать, ушла. И только уезжая, уже безо всякого английского и сильно опаздывая в сад, вспомнила, что я не выкупила у страховой франшизу. А франшиза стоит 15 тысяч, а ремонту (даже с фарой, и то вряд ли ее посчитает страховой агент, если он ее уже отмечал в прошлый раз) - чуть меньше, чем на 15. Т.е. вообще зря мы это все, все напрасно, только несчастного калужанина на государственный штраф наказала, лучше бы он мне эти 500 р подарил и я бы на семинар успела.

день сентенций:
одна от, кажется, Фроста: Дом - это такое место, куда вас обязаны пустить.
(у меня такого нет, потому что ключевое слово тут - обязаны, как вы понимаете. Т.е. даже если СОВЕРШЕННО не хотят. Я вынужденный хиппи и в последние восемь лет вписываюсь у милостивой маман, т.е. все относятся к ситуации именно так, а не иначе. Потому я так и люблю другие города и гостиницы.)

вторая от АПЦ и звучит приблизительно так: шестидесятники - это поколение людей, считающих, что если как следует прищуриться, то все вещи и явления в мире прекрасны.

третья от меня вам, потому что в ленте много постов на сходные темы: девочки, совершенно не важно, где, с кем, как долго, как давно и даже за какие деньги вы работаете. Это абсолютно не важно. И не станет важно никогда, и с каждым полугодом будет все менее и менее важно. Лишь бы только работа не приводила вас к неврозу, истерии и нежеланию просыпаться по утрам, т.е. чтобы морально не тошнило слишком сильно.
Отношения, в которых вы состоите, в принципе, абсолютно со всеми, с кем бы ни состояли - они совершенно не важны по большому счету. В масштабах личности и вечности, если угодно.
Не важно даже, как вы выглядите и где живете.
Жизнь не в этом. Если разобраться, и жизни-то никакой нет, буквально несколько мгновений, но если допустить, что она есть - она совершенно точно не в этом.
Важно только, чтобы вам не было скучно в самом глобальном смысле (там у Нади было неплохо изложено про то. что важно - чтобы это дело, событие, состояние как-то развивало, чтобы познавательный процесс не прекращался).
Не тратье силы, время и ресурс мозга на пустяки. И мне не давайте.

- а хочешь, я научу тебя считать по-английски?
- я и так умею.
- а ну-ка?
(считает до восьми)
- а с 20 до нуля? а до ста десятками? а обратно десятками?
- кот, ну это легкотня.
(считает, но вместо 80 говорит 800)
- а ты знаешь, что пальма - не дерево?
(жрет банан)
- угу. Это кустарник.
- нет, это трава.
- а, да. Точно. Трава. Мне кто-то уже говорил.
- а где растут бананы?
- на пальме. А пальма - на планете Земля. А Земля - в черном космосе. А космос - во Вселенной. Кот, отстань. Тьфу! Зачем я только ем эту гадость! Ведь она же вселенна!!! (пауза) Кот? Т.е. про все можно сказать, что оно - во Вселенной?..
- огоспади...
- да какой еще "господи"?!

- Кот. Ну почему ко мне уточки не приплывают?
- не знаю. Жарко, наверное, и спят в тенечке.
- вряд ли. Думаю, они просто рыбы наелись.

(звонила мать. Рассказывала, что поймала для Люськи мышку на даче. а та не стала мышку, совсем, ни нюхать, ни лапкой трогать, посмотрела - и пошла. Вероятно, в ожидании тапка).

Утро, творог, булочка, большой омлет с салом, хлебом, помидорами, окулист, ЖЭК, магазины, ЖЭК, куриная лапша с куриной ногой, дневной сон, виноград, невропатолог, пикник в терлецком парке, бутерброды с рыбой, сок, катание на горке, купание в терлецком пруду, вселенный банан, мандарин, конфеты, булочка, купание в пруду, купание дома в ванной, строительство дома с аркой, пятая серия Алисы, свиные тефтели с рисом, картошкой, (рис внутри тефтели, картошка отдельно), брокколи, помидорами, "кот, а чо так мало картошки-то?! и сметанки мало!"), и в конце концов только вопль: "Кот! Ну почему же мы пропускаем рассказы по радио! Там же Баранкин, между прочим!" и "Дай запить!".
Нет, ему не жирно, он не лопнет и не треснет...

хотела написать много хорошего. Но внезапно все, что я зочу сказать: очень бесят люди, которе выкладывают фотографии еды НЕ на сайтах с рецептами. Прямо аж ваще. Нетерпимость у меня развилась с осени, тч не обр внимания.
у меня все.

ну у нас все ужасно, чо.
не берут моего мамочкиного мальчика в школу, в которую я хотела. Но берут (и то не факт) в какую-то реутовскую. Вы бы ее только видели.
ой, ладно, видели. Дело же не в том, как она выглядит и чем там кормят. И даже не важно, как и чему в ней учат. В Реутове дохрена людей подают друг на друга и на школы в суд за то, что одни дети систематически бьют других детей (не говоря уже о сквернословии, хулиганстве, рекете, воровстве, разбое и развращении).
я ненавижу это все, включая Россию вообще и Министра образования в частности.

у меня к вам есть только одна просьба: пожелайте мне заочно найти правильный блат или верную форму взятки, чтобы его все же взяли в гимназию - и совершить это уголовное преступление безнаказанно.

Я вообще не хотела рожать моего сына - никогда. Я хотела вечно носить его в себе. Я не могу отдать его в реутовскую школу. Когда он придет с фингалом, я, практически точно, сойду с ума.
Я не могу, не хочу, я даже не знаю, кого мне жальче - его или меня. Я не хочу, чтобы все это было в моем мире, в моем доме, в моей жизни. Я не знаю и знать не желаю, как живут люди и дети в других городах, в регионах, и как они голодают в Африке. Мне вообще глубоко безразлично все человечество.
А парикмахерша мне говорит: отдайте, говорит, ребенка на дзюдо или карате, он у вас такой домашний, он там не выживет.
всем желаю гореть в аду вместе с добрыми советами, включая советы по эмиграции и рассказы о том, что мальчишки дерутся, и им это даже полезно, что мужик должен быть мужиком, что все равно не убережешь, что в 1509 было не все хорошо, а что-то там было плохо.
простите, если испортила всем настроение.
я не могу, мне очень страшно, и страшно мне будет всегда теперь - потом будет еще какая-нибудь хуета вроде армии.
я все это ненавижу.
можно сказать что-нибудь умное типа не будь дурой не слушай парикмахерш.

Вась сказал сегодня, пришел и сказал: "Знаешь, есть одно дело, которое мы делаем всегда. Мы друг друга любим". А вы говорите, дзюдо.

очень хорошо, понятно и доступно о событиях в стране пишет незнакомый мне человек
пожалуй, прямо-таки +1

russ.ru/pole/Varka-pis-mo-drugu
russ.ru/Mirovaya-povestka/Otschepency-vtoroe-pi...

текст ответа ЛНТ на постановление синода - по текту в ЧасКоре

читать дальше"Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты — одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов.

Постановление синода вообще имеет много недостатков; оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к бурным чувствам и поступкам.

Оно незаконно или умышленно двусмысленно потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догмата, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято.

Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тоща как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах.

Оно неосновательно, потому что главным поводом своего появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня, и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из получаемых мною писем.

Оно содержит в себе явную неправду, утверждая, что со стороны церкви были сделаны относительно меня не увенчавшиеся успехом попытки вразумления, тогда как ничего подобного никогда не было.

Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения. Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь после смерти в вечное мучение и издохнешь как собака... анафема та, старый черт... проклят будь», пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, — мы сами заставим тебя замолчать»; письмо кончается проклятиями. «Чтобы уничтожить прохвоста тебя, — пишет четвертый, — у меня найдутся средства...» Следуют неприличные ругательства. Признаки такого же озлобления после постановления синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: «Вот дьявол в образе человека», и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили, несколько лет тому назад, человека у Пантелеймоновской часовни.

Так что постановление синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше.

Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной».

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически — я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же — строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения:

И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым. То же, что сказано, что я «посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви» и т. д., и что «я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассылаемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской», — то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги.

Потом сказано, что я «отвергаю Бога, во святой троице славимого создателя и промыслителя вселенной, отрицаю господа Иисуса Христа, богочеловека, искупителя и спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа господа и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы».

Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни. Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родительница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.

То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же — духа, бога — любовь, единого бога — начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении. Еще сказано: «не признает загробной жизни и мздовоздаяния». Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая — постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения новой жизни, верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы Евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.

В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, — прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, «ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств — евхаристию». То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, — это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку — перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т.п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог.

Ведь это ужасно!

Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение его, которое уничтожает зло мира и так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его, это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т.п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвования, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа (Речь Амвросия, епископа харьковского).

Отвлекаясь от христианства и немного осовременивая, можно сформулировать толстовское кредо о непротивлении так: не участвуй в делах мира. Отойди в сторону, пусть эти подзаконные (юристы, банкиры, бандиты) судят и грабят друг друга. Не участвуй в их играх, не верь в их посулы. У тебя своя жизнь, свой мир, свой путь. Исполняй их законы, чтобы они не смогли привязаться к тебе, плати налоги, не нарушай правил уличного движения. Если надо, подставь и щёку, отдай последнюю рубашку, но не участвуй в их кутерьме. Отдавай, чтобы не участвовать. Плати за свою свободу. Правовое государство? А ты чего хочешь — жить или судиться? Жить можно лишь вне системы, вне матрицы. Поэтому ищи и находи зоны свободы, которые ещё не охвачены ограничениями законов. Только там можно делать дела (кстати, и бизнес).
Что гонит нас вперёд

Ужасно, главное, то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на то власть, и детей, тех самых, про которых Христос говорил, что горе тому, кто их обманет. Ужасно то, что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло, скрывая от людей истину, открытую Христом и дающую им благо, которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодой. Они поступают, как тот разбойник, который убивает целую семью, 5-6 человек, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. То же и с религиозными обманщиками. Можно бы согласиться в 10 раз лучше, в величайшей роскоши содержать их, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это-то и ужасно. И потому обличать их обманы не только можно, но должно. Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его. Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди, как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были, во имя того Бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям, проповедуют грубое колдовство, я не могу этого видеть спокойно. И если я называю по имени то, что они делают, то я делаю только то, что должен, чего не могу не делать, если я верую в Бога и христианское учение. Если же они вместо того, чтобы ужаснуться на свое кощунство, называют кощунством обличение их обмана, то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей, верующих в Бога и в учение Христа, для того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающий от людей истинного Бога.

Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы он пришел теперь и увидал то, что делается его именем в церкви, то еще с большим и более законным гневом наверно повыкидал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.

Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне синода. Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю.

Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека — в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, — не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, — уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.

Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, — я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как верю. Готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой — более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла. «Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете», — сказал Кольридж.

Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.


4 апреля 1901. Москва "

ugolzreniia.livejournal.com/339811.html#cutid1
фоторепортаж от Степаненко


Посмотреть на Яндекс.Фотках

ездила на гуляние писателей и читателей.
Чуточку опоздала, поставила машину за сто рублей во дворе Чеховки, увидела, что люди во множестве уже идут по Страстному, решила, что надо догонять и припустила, буквально обегая всех. А к самому АСП не пошла. В минуту долетела до Петровки, перешла ее с группой граждан числом человек в 20 от силы, чуть помедленнее прошла по бульвару до Трубной площади, а на Трубной поняла, что вокруг меня вообще никого нет. Обошла памятник Высоцкому, постояла на светофоре, а когда зажегся зеленый, стала переходить проезжую часть и посмотрела направо (от машин). По проезжей части на меня шла народная лава. Никаких машин не было. Я так и осталась стоять посреди пешеходного перехода, разинув рот. Примерно через минуту стало видно мельтешение в первых рядах. Примерно через две минуты модно было различить, что не все люди идут - некоторые бегут бегом. Еще через мнуту стало понятно, что это фотографы и операторы пытаются обогнать гуляние настолько, чтобы успеть поставить треногу и сфотографировать. Дул страшный ветер, ледяной, светило ослепительное солнце, я стояла посреди проезжй части Трубной площади, смотрела на людей и вытирала слезы с щек. Слезы от ветра, но это, в данном случае, не важно. Когда волна догнала, первые ряды, т.е. в основном, люди с камерами, перешли Трубную и тут кто-то заорал "Стойте!" и вышел вперед, раскинув руки. Мы встали. Кто-то рядом крикнул "Почему мы должны стоять? Когда Путин едет, мы же его пропускаем!" Организатор стояния ответил, что мы не Путин. Ему ответили: "Мы ничем не хуже!". Он сказал: "Ок, кто хочет быть как ПУтин, пусть переходит улицу". Мы остались стоять. Оглянулись. Гуляние пропускало автомобилистов, проезжающих бульварное кольцо. Машины стояли. Перешедшие площать человек сто стояли. Подошедшие к площади тысяч пять - тоже стояли. Мы очень организованно и почти рефлекторно собрались цепью, взяв друг друга под руку. К автомобилистам вышел дяденька и жестом регулировщика показывал "поехали, поехали". Машины не трогались. Потом первая робко, осторожно, медленно покатила, покатила, перешла на вторую, - и радостно улетела в сторону Садового. Следующие приветствоенно загудели хором и проезжали быстро и непрерывно гудя. Мы хлопали. Загорелся красный для автомобилистов. Гуляющие тысячи продолжили прогулку. Вскарабкались примерно к Сухаревской (или какое там метро, красные ворота?), обернулись и тут люди с камерами заорали хором "Стойте, пожалуйста!". Потому что мы оказались на горочке и под нами было человеческое море. Жалко кадра. Поснимали, пошли дальше. Из окон слева (как лично мне показалось, прямо из здания с гигантской рекламой ВТБ, кстати, что там находится?) в мегафон нас приветствовали скандированным "молодцы!". Мы рукоплескали (я не помню как пишется слово "аплодисменты" и потому не использую его в письменной речи). Тут я встретила в толпе Леночку Крысу и временно выпала из ажиотации, обсудив детей, внуков, автомобилизм, косы, ленточки, Ладогу, МЕ, прочие глупости. Ленка не хотела идти к Абаю. А я хотела. У памятника Грибоедову человек пять скандировало "Гей-параду здесь не место!", но мастера слова организовано кричали "Фу!". До Абая мы все же дошли, практическки первыми, покурили в сторонке, попрощались и Ленка ушла, а я осталась. Постояла, походила, погуляла, прокружилась, видела тетеньку с плакатом "отпустите Навального, заберите меня", тетенька лет 50ти, просила ее не снимать, говорила "Это не шоу, пожалуйста. Если вам нужно шоу, то идите туда" - и показывала куда-то в сторону самого Абая и толп мастеров слова. Я услышала гитарку, подошла, там хозяин гитарки и Лева Оборин пели бесконечную импровизационную песню со словами "абай, бабай, кутенбаев, дубай, баю-бай, копай" и прочими рифмами. Тетенька спросила у меня, кому это памятник. Я ответила. Пели долго. Вдруг скандированно разнелось "Акунин". Т.е. дошел. А чуть попозже донеслось "Быков". Лева закричал "Гандлевский" и "Рубинштейн", создав альтернативное настроение. Я подхватила. Под Абаем без звукоусиления выступали Гудковы, Яшин, Шендерович, Быков, Пархоменко. Пришел Некто с пакетом помидоров, кинул одним в выступающих. Толпа закричала "Позор!", пакет тут же отобрали, Некто вытеснили, помидоры сдали на кухню лагеря. После еще догуляла (честно, то протолкалась) до следующего круга людей лет 60, не знакомых между собой. Тетки были частью чудесные, частью неприятные, скандальные, какого-то бухгалтерско-жэковского типажа. В центре у них был семитских черт дяденька с дудкой (как это называется? дудишь, и тут клавиши под правой рукой). Мы спели все песни из всех фильмов и всех мультфильмов. Кажется, абсолютно все, едва ли не час пели. Особенно популярны "Песня про зайцев" и все треки из протестного мультика про бременских музыкантов. Я простила спеть "Неуловимых мстителей", потому что я очень люблю ее, потому что она ведь прекрасна, куда лучше "Александры-Александры", но на меня посмотрели с осуждением. (Я вот только что поняла, что она слишком агрессивная для мирного шествия и слишком коммунистическая для них. Испытываю ощущение неприятное, не обиды и не стыда, а просто как-то неприятно.) Где-то в середине нашего пения пришел дяденька с губной гармошкой (как она называется? блок-флейта?) и подыграл. А потом уже пришел человек точного портретного сходства с Ильей Исааковичем Риссенбергом, только несколько бомжеватого вида, мы было испугались, но он вынул из-за пазухи деревянную флейточку, прямо вот дудочку - и чудесно подыгрывал. Потом еще погуляла. Видела Быкова, Быков похудел, двигался очень медленно, обходил совершенно все кусты и полянки, где у него хотели взять авторграф, отзывался на народные оклики "Дима!", менял курс, возвращался, непрерывно улыбался. Видела Улицкую с немногочисленными читателями. У фонтана как-то совсем без драйва и таланта пели "Перемен". Непосредственно под спиной Абая Гудков-мл рассказывал тихо и мягко о правах человека. Его слушало, мб, человек 30. Он красивый, такой весь правильный. Макс, поди. Пошла домой. Пока шла, встретила Толю. А потом мы вместе встретили Н.Б. (он полагает, что он фотограф). НБ проводил меня до машины на Чеховской и отбыл в свое Чертаново.
За несколько часов меня несколько десятков раз спросили, не видела ли я Макаревича. Никакого Макаревича я не видела. И ни одного человека, видевшего Макаревича, тоже.