- Я приехала во Львов в 1954 году. Аня мне говорит: "Пойди в детскую поликлинику железнодорожников, билет бесплатный, там должны быть места, возьмут тебя, наверное. Иди". Я пошла в отдел кадров. Пришла, говорю, возьмите меня? Они говорят: "Нет, мы не можем. У вас в дипломе написано: "фельдшер-акушер". А у нас есть вакансии и фельдшера, и акушера во взрослой поликлинике". Я стою. А я ведь работала уже и фельдшером, и акушеркой, я уже пять лет в Газзаводе сама роды принимала... Представляешь? маленькая такая, только после училища! А тут приходит Ева Ароновна. А она еврейка. И подходит сразу к главврачу, он тоже еврей, и говорит ему: "Мне ведь очень нужна детская участковая сестра, я же одна работаю. А украинку я брать себе не хочу. Возьмите мне эту девушку, пожалуйста". Ева Ароновна решила, что и я тоже еврейка. Ну так у меня нос какой. И глаза темные. А у нее, кстати, нос был не очень большой. Глаза красивые. Сама она такая маленькая, и нога маленькая, 37 размер. А попа большая. А грудь маленькая. Вот все говорили мне, что евреи жадные. А Ева Ароновна какая была! Она говорила, да какая я еврейка, моя мама кроме украинского, ни одного языка не знает.
Ее мама была из Луганска. Если мы не путаем с бабушкой ничего. По крайне мере, к ней из Луганска приезжал в гости брат. Но они считали, Ленуля, что их родина - Советский союз.
читать дальшеА как мы работали вместе, она меня никогда не обижала, ни разу не обидела. Ей столько всего несли, она всегда со мной делилась. А как ее украинцы любили, это что-то было. Раз приехала бабушка, дочка этой бабушки и внучка. Из деревни, доехали до вокзала, с вокзала вызвали скорую, их привезли, у девочки воспаление легких. Ну ее положили.
- у вас что, стационар был?
- да. В том же здании, рядом, во взрослой поликлинике на втором этаже был детский стационар. А у Евы как раз дежурство. Она пошла с обходом, видит, эта бабушка сидит. Вы, говорит, чего домой не идете? а у меня, говорит, никого во Львове нет, дочка на смену уехала, а я до вокзала не дойду сама. Ева ее отвела в наше отделение, положила ее переночевать на диванчик. А утром забрала к себе домой, после дежурства, там эта бабушка отдохнула и вечером уехала на вокзал. Так она, Ленуля, каждый праздник приезжала и привозила продукты, ведрами. Они вообще иногда такие дикие приезжали. Раз приехала бабушка, привезла ребеночка грудного, прямо в какие-то тряпки замотанного, он у нее еще покакал в дороге, запах такой стоит. Ева его вымыла, вымыла, в нашей мойке, у нас в мойке и холодная вода была, и горячая, и послала меня к Соне. Или не к Соне. У нас была сестра-хозяйка... Ой, нет, это Соня тогда была! Иди, говорит, Надя, попроси у Сони распашонок, я его переодену. Я принесла, мы его одели в одну распашонку, другую, с собой положили две или три, пеленок таких и фланелевых, завернули в пикейное одеяльце, да и в пододеяльнике, Ева тряпки эти сунула в сумку, говорит, вы, бабушка, как пойдете, вы их сейчас выкиньте, а то вы поедете, а пахнет же, люди будут сторониться. А потом Соне денег отдала за все, чтобы та отчиталась. Ну, может Соня их себе взяла, это я не знаю. Но та бабушка уж больше не приезжала.
Я когда мне 50 лет было, Ева мне большую вазу подарила, хрустальную, это за свои деньги она. Смеялась, что сначала они меня все Надечкой звали. Потом Надей. А теперь, говорит, вот 50 лет, будем тебя Надеждой Иннокентьевной звать.
Я никогда, Ленуля, не была в санатории. Потому что как-то нам выдали по путевке в санаторий. Мы решили, что сначала Ева Ароновна поедет, а я поработаю, а потом наоборот. Ева уехала, а недалеко, она и на выходные домой приезжала, потом вернулась, на работу вышла, я у нее спросила, как. Она говорит:
- Надя. Если хочешь посмотреть на блядство - поезжай.
Ну я и не поехала.
- представляешь, недавно умер один русский поэт, хороший. Известный. Игорь Меламед.
- я слышала по телевизору говорили, писатель какой-то.
- нет, это Маркес. Он тоже хороший, но это другой. Так вот, я пошла его почитать побольше после смерти и нашла стихотворение про Еву Ароновну. Как думаешь, были еще во Львове детские участковые врачи с таким именем?
- нет конечно, не было. И что там сказано?
- что он помнит, как он болел и она приходила его лечить. Что он вообще ее помнит, какая она была.
- она такая ничего была. Глаза темные, как у меня. Нога маленькая.
У Евы был муж, полковник, и дочка.
Бабушке было 27.
Мне было 27, Ленуля. А Ева Ароновна меня постарше была года на два. Мы с ней так и работали до 1994 года. Потом мы уехали, а Ева через год уехала в Австралию. У ее дочки у мужа там братья жили, они им вызов сделали. Они и уехали.
- как думаешь, она жива еще?
- нет, думаю, нет.
- а у вас был на участке Меламед?
- нет. У нас на участке не было ребенка с фамилией Меламед. Мы работали на Левандовке, это был новый район, там вообще не было ни одного еврея. Ни одной еврейской фамилии. Если во Львове и были какие-то евреи хоть где-то, они жили в австрийских квартирах.
- Т.е. в центре?
- да, в центре.
- а она могла ходить к детям в центре города?
- да мы не работали в центре. Хотя она, конечно, могла. Она могла к любым детям пойти.

Бабушка называет адрес Шевченко, 5 (или я забыла, надо проверить), но яндекс считает, что Детская поликлиника Львовской железной дороги находится на Судебной, 7. Это далековато. Хотя могла и переехать.

Игорь Сунерович Меламед родился во Львове в 1961 году. И жил в нем до 1978, когда поехал поступать и учиться в Черновицком университете на филфаке, вместе, кстати, с Баком. Видимо. То-то Бак его так оплакивает. Ононочо, михалыч. Почему-то И.С. считает, что Ева Ароновна переходит с мамой на идиш. Впрочем, может, это для рифмы и для красного словца он так считает.
И все они умерли, умерли.


***
В больничной ночи вспоминай свое детство и плачь:
и жар, и ангину, и окна с заснеженной далью.
Придет Евароновна к нам, участковый мой врач,
и папа ей двери откроет с бессонной печалью.читать дальше

И мама грустна. И в глазах ее мокрая муть.
Одна Евароновна с радостью необычайной
то трубкой холодной вопьется мне в жаркую грудь,
то в горло залезет противною ложкою чайной.

Я с ложкою этой борюсь, как с ужасным врагом.
— Ты скоро поправишься, — мне говорят, — вот увидишь...
Потом Евароновне чаю дают с пирогом,
и с мамой веселой они переходят на идиш.

Ах, Ева Ароновна, если ты только жива,
склонись надо мной, сиротою, во тьме полуночной.
В больничном аду повтори дорогие слова:
— Ты скоро поправишься с травмой своей позвоночной.

Попей со мной чаю, а если ты тоже в раю,
явись мне, как в детстве, во сне посети меня, словно
ликующий ангел, где чайную ложку твою
приму, как причастье, восторженно, беспрекословно.