написала бумажку к зачету, т.ч. если стиль ужасен - то да, он ужасен. Сорри.
Георгий Иванов. «Синеватое облако…»
читать дальше
Синеватое облако
(Холодок у виска).
Синеватое облако
И еще облака...
И старинная яблоня
(Может быть, подождать?),
Простодушная яблоня
Зацветает опять.
Все какое-то русское –
(Улыбнись и нажми!).
Это облако узкое,
Словно лодка с детьми.
И особенно синяя
(С первым боем часов...)
Безнадежная линия
Бесконечных лесов.
В 1931 году это стихотворение Георгия Иванова включено автором в сборник «Розы», по общему мнению, один из лучших эмигрантских сборников, и является одним из лучших стихов в нем. «Розы» объединены общим чувством, общим настроением – это лирическое мироощущение изгнанника, ностальгия и трагедия неизбежной смерти. Смерть в сборнике всегда частная, личная, авторская, часто осознаваемая автором как горькая радость, как некая надежда на иное, посмертное счастье. При этом весь сборник пронизывает тема прощания поэта с тем, что он так любит на земле: с шумом моря, шумом сада, деревьями, запахом роз, небом, облаками, Луной, звездным светом. Каждое стихотворение вновь и вновь повторяет читателю: смерть ожидаема, смерть будет, человек смертен, момент прощания не наступает когда-то, нет: прощанием с тем, что дорого сердцу, наполнено каждое мгновение жизни. Всего одно стихотворение «Синеватое облако…» посвящено теме суицида, и это не удивительно: при таком мироощущении, когда вся жизнь суть осознаваемый процесс умирания, суицид лишен смысла. Но и в этом стихотворении Георгий Иванов пользуется уже привычной, наработанной образно-символьной системой.
В стихе в первую очередь бросается в глаза пунктуация, столь не характерная для поэзии в целом, и столь же частоупотребимая в творчестве Георгия Иванова: поэт использует скобки и этим добивается эффекта ремарки. Есть слова, которые говорятся для всех, а есть слова, которые говорятся шепотом, самому себе, или очень узкому кругу лиц, или, напротив, не говорятся, а слышатся поэтом, и тогда остается открытым вопрос, кто же их произносит, внутренний ли голос, змей ли искуситель. Прием повторяется от строфы к строфе и именно из текста в скобках (всего четыре строчки) следует сюжетная составляющая – приготовление к самоубийству. «Холодок у виска – Может быть, подождать? – Улыбнись и нажми! – С первым боем часов…» - вот так, полунамеком, разворачиваются события, так в душе, в сознании самоубийцы ведется диалог, решающий сомнения. Это тема того, что происходит как бы внутри лирического героя.
Остальной же текст – происходящее снаружи, пейзаж вокруг, но пейзаж символический.
Прежде чем перейти к нему, необходимо сказать еще об одном приеме, использованном Ивановым, чтобы показать внутренний мир персонажа. Это рефрены двух первых строф: «синеватое облако» и «яблоня». Они заменяют рифму, но в третьей и четвертой строфе рифма появится. Если в первой строфе первая и третья строчка совпадают полностью, то во второй они уже отличаются, и совпадает только заменяющий рифму рефрен. Так стихотворение как будто раскачивается из совершенной статики, когда в нем не происходит ничего, в динамику. Это дает ощущение, что лирический герой замирает в первой секунде принятого им решения и ничего не видит толком, кроме облака, но постепенно овладевает своими чувствами и оживает, чтобы умереть. Смерть и жизнь (вероятно, для «Роз» был бы правилен именно такой порядок) в стихотворении неразрывны и до странного перетекают одно в другое. Собственно, вся смерть – внутри человека, а жизнь – снаружи. Что же пейзаж? «Простодушная яблоня зацветает опять» - это весна, это символ оживающей природы, и хоть яблоня «старинная», она все же не умирает, живет. «Розы» очень богаты на стихотворения этого контраста, когда именно среди весны лирический герой особенно остро, пронзительно чувствует неотступность смерти. Третья строфа строчкой «все какое-то русское», на самом деле, возвращает читателя ко второй, к старинной зацветающей яблоне, становящейся одновременно и символом далекой родины. Только в эмиграции, находясь далеко от своей страны, можно использовать эпитеты «какое-то русское», внутри страны такого не напишешь. Тема юности, расцвета, весны, начала подхватывается так же «первым боем часов» (который одновременно станет и последним для героя) и образом «лодки с детьми». Поскольку строчки «все какое-то русское» и «словно лодка с детьми» все же внутри одной третьей строфы, они создают в сознании читателя образ не только абстрактного детства (в поэтике Иванова не так много абстрактного), но и личного детства, прошедшего на недосягаемой теперь родине и вспомнившегося перед смертью.
Теперь любопытно посмотреть на два самых насыщенных, самых плотных образа-символа и проследить, как они создают в стихотворении систему смысловых колец, по которым движется взгляд, и соответственно, мысль персонажа – и читателя. Речь идет о символе «облако» и о символике цвета «синий».
«Облако», наверное, самый частый символ в поэзии Георгия Иванова. «Облако» раз за разом выполняет функции шторы или двери из одного мира в другой, из мира жизни в рай. Поэтому эмоционально упоминание облака чаще всего сопряжено с тихой печалью, с нежной лирической грустью и горькой надеждой: глядя на облако, невольно думаешь о том, как не вечен ты и как непостоянная радость видеть жизнь, и прощаешься с нею, и надеешься на райский сад, который пусть и утешителен, но все же не отменяет прощанья. В подтверждение достаточно привести несколько примеров из стихотворений, вошедших в «Розы» и ранние «Сады», где эти функции облака-двери названы впрямую:
Из облака, из пены розоватой,
Зеленой кровью чуть оживлены,
Сады неведомого халифата
Виднеются в сиянии луны.
(«Из облака, из пены розоватой…»)
А также в другом стихотворении («Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами…»):
И большая дорога на запад ведет облаками
В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.
Георгий Иванов каждый раз точно знает, где искать потусторонний мир – он всегда для него на небе, за небом, за облаком, где луна, где вовсе нет солнца, где «горит между черных лип звезда большая и о смерти говорит» («Грустно, друг. Все слаще, все нежнее…»).
Облако свернулось клубком,
Катится блаженный клубок,
И за голубым голубком
Розовый летит голубок.
Это угасает эфир...
Ты не позабудешь, дитя,
В солнечный, сияющий мир
Крылья, что простерты, летя.
Угасание эфира, голубки и эпитет «блаженный» подтверждают это значение символа - переход из жизни в смерть. Но остается память о «солнечном, сияющем мире». Облака, небеса, посмертный рай обещают человеку радость:
Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне,
С лиловых облаков, надежда и услада!
(«Мне все мерещится тревога и закат»)
Но они не отменяют и грусти прощания. Потому что там, за небом, в «садах неведомого халифата» - уж не будет этих простых облаков, этих, на которые можно просто смотреть:
Деревья, паруса и облака,
Цветы и радуги, моря и птицы,
Все это веселит твой взор, пока
Устало не опустятся ресницы.
Но пестрая завеса упадет,
И, только петь и вспоминать умея,
Душа опустошенная пойдет
По следу безутешного Орфея.
Интересно, что в стихотворении «Синеватое облако…» внезапно пропадает пусть горькая, но все же надежда на утешение райского сада, а остается только «безнадежная линия бесконечных лесов». Это финальные строки, и они особенно утверждают и безнадежность, и бесконечность. Схема последних двух строчек одинаковая – первое слово на два слога длиннее второго – создает ощущение эмоционального широкого замаха и резкого сильного удара. Кроме того, добавляется «скрежещущий» звук слов «безнадежный» и «бесконечный» - свистящие и шипящие встречаются во всем тексте, но ранее их звучание компенсировалось мягким, плавным чередованием согласных и гласных звуков. В отказе в утешении можно предположить проявление религиозного начала в конкретно этом стихотворении: самоубийце не обещано небесных садов, а только синяя линия, уходящая в бесконечность.
Теперь посмотрим, почему использован эпитет «синеватое». Облака, небеса, небо, звездный свет в поэзии Георгий Иванова, как правило, цветные. И цвета эти, по законам акмеистической традиции, естественные: голубой, синий, лиловый, розовый, светло-зеленый. Чаще же всего поэт использует именно синюю гамму, особенно в поздней лирике, в частности, в «Розах». Эти прилагательные так плотно срастаются с определяемыми существительными, что на них распространяется семантика символа. Можно привести примеры:
По синему царству эфира
Свободное сердце летит.
(«Закроешь глаза на мгновенье…»)
и
От синих звезд, которым дела нет
До глаз, на них глядящих с упованьем,
От вечных звезд -- ложится синий свет
Над сумрачным земным существованьем.
(«От синих звезд, которым дела нет…»)
«Синий» для Иванова начинает означать уже не только «потусторонний», «посмертный», из другого (может быть, лучшего) мира. Нет, синий цвет – цвет безразличного, холодного космоса, ледяного синего хаоса, цвет небытия.
<…> синее, холодное
Бесконечное, бесплодное,
Мировое торжество.
(«Над закатами и розами…»)
Именно туда Георгий Иванов отправляет своего героя.
В последние минуты жизни самоубийца Георгия Иванова почти ничего не видит, кроме облака. Облако видно ему в первой строчке и в повторяющей ее третьей, и тут же – в четвертой. Он видит свое, личное синеватое облако – как персональную дверь из одного мира в другой, – «и еще облака» (другие двери). Он может отвести от облака глаза, только если передумывает («может быть, подождать?»), и тогда-то он и замечает зацветающую яблоню. Как только мысль его возвращается к выстрелу («улыбнись и нажми!») - облако снова у него перед глазами, оно узкое, как лодка, и в первую секунду (прежде, чем дочитываешь «…с детьми») оно откликается в воображении читателя Хароновой лодкой. В финале от синеватого облака остается только цвет смерти – синий, зато уже не «синеватый», а глубокий и густой. Потому что решение уже принято и даже назначена точная секунда для конца жизни, для открывания небесной двери. За четыре строфы мысль лирического героя, а вслед за ней, и читателя, совершает шесть полных кругов от жизни к смерти.
По сути, к 30-м годам в поэзии Георгия Иванова любой взгляд на небо равен мысли о смерти:
Для чего, как на двери небесного рая,
Нам на это прекрасное небо смотреть,
Каждый миг умирая и вновь воскресая
Для того, чтобы вновь умереть.
Георгий Иванов. «Синеватое облако…»
читать дальше
Синеватое облако
(Холодок у виска).
Синеватое облако
И еще облака...
И старинная яблоня
(Может быть, подождать?),
Простодушная яблоня
Зацветает опять.
Все какое-то русское –
(Улыбнись и нажми!).
Это облако узкое,
Словно лодка с детьми.
И особенно синяя
(С первым боем часов...)
Безнадежная линия
Бесконечных лесов.
В 1931 году это стихотворение Георгия Иванова включено автором в сборник «Розы», по общему мнению, один из лучших эмигрантских сборников, и является одним из лучших стихов в нем. «Розы» объединены общим чувством, общим настроением – это лирическое мироощущение изгнанника, ностальгия и трагедия неизбежной смерти. Смерть в сборнике всегда частная, личная, авторская, часто осознаваемая автором как горькая радость, как некая надежда на иное, посмертное счастье. При этом весь сборник пронизывает тема прощания поэта с тем, что он так любит на земле: с шумом моря, шумом сада, деревьями, запахом роз, небом, облаками, Луной, звездным светом. Каждое стихотворение вновь и вновь повторяет читателю: смерть ожидаема, смерть будет, человек смертен, момент прощания не наступает когда-то, нет: прощанием с тем, что дорого сердцу, наполнено каждое мгновение жизни. Всего одно стихотворение «Синеватое облако…» посвящено теме суицида, и это не удивительно: при таком мироощущении, когда вся жизнь суть осознаваемый процесс умирания, суицид лишен смысла. Но и в этом стихотворении Георгий Иванов пользуется уже привычной, наработанной образно-символьной системой.
В стихе в первую очередь бросается в глаза пунктуация, столь не характерная для поэзии в целом, и столь же частоупотребимая в творчестве Георгия Иванова: поэт использует скобки и этим добивается эффекта ремарки. Есть слова, которые говорятся для всех, а есть слова, которые говорятся шепотом, самому себе, или очень узкому кругу лиц, или, напротив, не говорятся, а слышатся поэтом, и тогда остается открытым вопрос, кто же их произносит, внутренний ли голос, змей ли искуситель. Прием повторяется от строфы к строфе и именно из текста в скобках (всего четыре строчки) следует сюжетная составляющая – приготовление к самоубийству. «Холодок у виска – Может быть, подождать? – Улыбнись и нажми! – С первым боем часов…» - вот так, полунамеком, разворачиваются события, так в душе, в сознании самоубийцы ведется диалог, решающий сомнения. Это тема того, что происходит как бы внутри лирического героя.
Остальной же текст – происходящее снаружи, пейзаж вокруг, но пейзаж символический.
Прежде чем перейти к нему, необходимо сказать еще об одном приеме, использованном Ивановым, чтобы показать внутренний мир персонажа. Это рефрены двух первых строф: «синеватое облако» и «яблоня». Они заменяют рифму, но в третьей и четвертой строфе рифма появится. Если в первой строфе первая и третья строчка совпадают полностью, то во второй они уже отличаются, и совпадает только заменяющий рифму рефрен. Так стихотворение как будто раскачивается из совершенной статики, когда в нем не происходит ничего, в динамику. Это дает ощущение, что лирический герой замирает в первой секунде принятого им решения и ничего не видит толком, кроме облака, но постепенно овладевает своими чувствами и оживает, чтобы умереть. Смерть и жизнь (вероятно, для «Роз» был бы правилен именно такой порядок) в стихотворении неразрывны и до странного перетекают одно в другое. Собственно, вся смерть – внутри человека, а жизнь – снаружи. Что же пейзаж? «Простодушная яблоня зацветает опять» - это весна, это символ оживающей природы, и хоть яблоня «старинная», она все же не умирает, живет. «Розы» очень богаты на стихотворения этого контраста, когда именно среди весны лирический герой особенно остро, пронзительно чувствует неотступность смерти. Третья строфа строчкой «все какое-то русское», на самом деле, возвращает читателя ко второй, к старинной зацветающей яблоне, становящейся одновременно и символом далекой родины. Только в эмиграции, находясь далеко от своей страны, можно использовать эпитеты «какое-то русское», внутри страны такого не напишешь. Тема юности, расцвета, весны, начала подхватывается так же «первым боем часов» (который одновременно станет и последним для героя) и образом «лодки с детьми». Поскольку строчки «все какое-то русское» и «словно лодка с детьми» все же внутри одной третьей строфы, они создают в сознании читателя образ не только абстрактного детства (в поэтике Иванова не так много абстрактного), но и личного детства, прошедшего на недосягаемой теперь родине и вспомнившегося перед смертью.
Теперь любопытно посмотреть на два самых насыщенных, самых плотных образа-символа и проследить, как они создают в стихотворении систему смысловых колец, по которым движется взгляд, и соответственно, мысль персонажа – и читателя. Речь идет о символе «облако» и о символике цвета «синий».
«Облако», наверное, самый частый символ в поэзии Георгия Иванова. «Облако» раз за разом выполняет функции шторы или двери из одного мира в другой, из мира жизни в рай. Поэтому эмоционально упоминание облака чаще всего сопряжено с тихой печалью, с нежной лирической грустью и горькой надеждой: глядя на облако, невольно думаешь о том, как не вечен ты и как непостоянная радость видеть жизнь, и прощаешься с нею, и надеешься на райский сад, который пусть и утешителен, но все же не отменяет прощанья. В подтверждение достаточно привести несколько примеров из стихотворений, вошедших в «Розы» и ранние «Сады», где эти функции облака-двери названы впрямую:
Из облака, из пены розоватой,
Зеленой кровью чуть оживлены,
Сады неведомого халифата
Виднеются в сиянии луны.
(«Из облака, из пены розоватой…»)
А также в другом стихотворении («Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами…»):
И большая дорога на запад ведет облаками
В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.
Георгий Иванов каждый раз точно знает, где искать потусторонний мир – он всегда для него на небе, за небом, за облаком, где луна, где вовсе нет солнца, где «горит между черных лип звезда большая и о смерти говорит» («Грустно, друг. Все слаще, все нежнее…»).
Облако свернулось клубком,
Катится блаженный клубок,
И за голубым голубком
Розовый летит голубок.
Это угасает эфир...
Ты не позабудешь, дитя,
В солнечный, сияющий мир
Крылья, что простерты, летя.
Угасание эфира, голубки и эпитет «блаженный» подтверждают это значение символа - переход из жизни в смерть. Но остается память о «солнечном, сияющем мире». Облака, небеса, посмертный рай обещают человеку радость:
Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне,
С лиловых облаков, надежда и услада!
(«Мне все мерещится тревога и закат»)
Но они не отменяют и грусти прощания. Потому что там, за небом, в «садах неведомого халифата» - уж не будет этих простых облаков, этих, на которые можно просто смотреть:
Деревья, паруса и облака,
Цветы и радуги, моря и птицы,
Все это веселит твой взор, пока
Устало не опустятся ресницы.
Но пестрая завеса упадет,
И, только петь и вспоминать умея,
Душа опустошенная пойдет
По следу безутешного Орфея.
Интересно, что в стихотворении «Синеватое облако…» внезапно пропадает пусть горькая, но все же надежда на утешение райского сада, а остается только «безнадежная линия бесконечных лесов». Это финальные строки, и они особенно утверждают и безнадежность, и бесконечность. Схема последних двух строчек одинаковая – первое слово на два слога длиннее второго – создает ощущение эмоционального широкого замаха и резкого сильного удара. Кроме того, добавляется «скрежещущий» звук слов «безнадежный» и «бесконечный» - свистящие и шипящие встречаются во всем тексте, но ранее их звучание компенсировалось мягким, плавным чередованием согласных и гласных звуков. В отказе в утешении можно предположить проявление религиозного начала в конкретно этом стихотворении: самоубийце не обещано небесных садов, а только синяя линия, уходящая в бесконечность.
Теперь посмотрим, почему использован эпитет «синеватое». Облака, небеса, небо, звездный свет в поэзии Георгий Иванова, как правило, цветные. И цвета эти, по законам акмеистической традиции, естественные: голубой, синий, лиловый, розовый, светло-зеленый. Чаще же всего поэт использует именно синюю гамму, особенно в поздней лирике, в частности, в «Розах». Эти прилагательные так плотно срастаются с определяемыми существительными, что на них распространяется семантика символа. Можно привести примеры:
По синему царству эфира
Свободное сердце летит.
(«Закроешь глаза на мгновенье…»)
и
От синих звезд, которым дела нет
До глаз, на них глядящих с упованьем,
От вечных звезд -- ложится синий свет
Над сумрачным земным существованьем.
(«От синих звезд, которым дела нет…»)
«Синий» для Иванова начинает означать уже не только «потусторонний», «посмертный», из другого (может быть, лучшего) мира. Нет, синий цвет – цвет безразличного, холодного космоса, ледяного синего хаоса, цвет небытия.
<…> синее, холодное
Бесконечное, бесплодное,
Мировое торжество.
(«Над закатами и розами…»)
Именно туда Георгий Иванов отправляет своего героя.
В последние минуты жизни самоубийца Георгия Иванова почти ничего не видит, кроме облака. Облако видно ему в первой строчке и в повторяющей ее третьей, и тут же – в четвертой. Он видит свое, личное синеватое облако – как персональную дверь из одного мира в другой, – «и еще облака» (другие двери). Он может отвести от облака глаза, только если передумывает («может быть, подождать?»), и тогда-то он и замечает зацветающую яблоню. Как только мысль его возвращается к выстрелу («улыбнись и нажми!») - облако снова у него перед глазами, оно узкое, как лодка, и в первую секунду (прежде, чем дочитываешь «…с детьми») оно откликается в воображении читателя Хароновой лодкой. В финале от синеватого облака остается только цвет смерти – синий, зато уже не «синеватый», а глубокий и густой. Потому что решение уже принято и даже назначена точная секунда для конца жизни, для открывания небесной двери. За четыре строфы мысль лирического героя, а вслед за ней, и читателя, совершает шесть полных кругов от жизни к смерти.
По сути, к 30-м годам в поэзии Георгия Иванова любой взгляд на небо равен мысли о смерти:
Для чего, как на двери небесного рая,
Нам на это прекрасное небо смотреть,
Каждый миг умирая и вновь воскресая
Для того, чтобы вновь умереть.
@темы: Чужие стихи, Георгий Иванов