"Донка"


Посмотрела версию Чехова от Паска. Поскольку я человек темный, я не знала, что Даниэле Финци Паска - клоун. И поэтому не была готова к тому, что мне показывали. И я совершенно не представляю, как рецензировать клоунаду, вот совсем не знаю, что сказать. Кроме, конечно, того, что это - клоунада.

- Я поймала леща!
- О! Я голодная...
- Давай его приготовим? Как-нибудь по-русски... И никакого майонеза.


Если есть клоунское амплуа типа "Грустный клоун" или "Грустный и трогательный клоун" - то вот это все там, в представлении: и лирический юмор, и регулярные сентиментальные моменты, и душещипательный короткий монолог второго отделения о том, что душа Чехова была в его сапогах. Спектакль предполагал быть биографическим. читать дальшеИдущий одновременно на четырех языках путаный клоунский конферанс коротко поминает о том, что Чехов родился в Таганроге, что он был врачом, что он писал пьесы, что он болел и ездил на Сахалин. Меня нисколько не удивляет, что слава Чехова-драматурга превышает его славу как прозаика, это закономерно и весьма справедливо, на мой вкус. Не совсем понятно при этом, почему слава Чехова-врача, Чехова-пациента, Чехова-супруга превышает славу Чехова-прозаика - тоже. По крайней мере, такое ощущение оставляет та часть фестиваля, которую я уже видела. (Канамори с постановкой рассказов тут выгодно отличается от других). Паска довольно оригинально пытается опереться на образ Чехова-рыбака, но как-то ...не слишком убедительно. Впрочем, конферанс и не призван быть убедительным, конферанс должен хоть как-то связывать между собой номера. Давайте тогда о номерах, что ли, благо их много, они вполне разнообразны, там есть, о чем поговорить. Все, что сделано с участием света, дополнительных экранирующих занавесов, теней - все чудесно, очень красиво, очень понравилось. К примеру, по сюжету Чехов таки едет на Сахалин, на сцене идет номер с обручем (типа большого хула-хупа, не знаю, как называется), но зритель видит только тени на занавесе - и на этой тени человек обходит круглый мир, потом входит в него, потом пускает мир вокруг себя, наконец, роняет его, мир кривится, сходит с привычной оси, выравнивается сам, снова кривится. Простая, читаемая метафора. Прямолинейно, но красиво. И многочисленные номера воздушных акробаток - метафора нечитаемая, но красиво. Я люблю, когда гимнасты. Чудесное действие, открываемое цитатой из "Чайки", что нужно изображать жизнь не такой, какая она есть, и не такой, какая должна быть, а такой, какой она видится в мечтах: две акробатки, лежа на полу, имитируют гимнастические трюки, проектор посылает их тени на стену, как если бы они были правдой. Это не было бы красиво, или интересно, или ново, если бы проектор сам по себе не имитировал бы немого кино: он весь дрожал, рябил, трясся, шипел, "пленка" имела такие родные, узнаваемые дефекты... Во втором акте номер "Дуэль", состоящий из чеховского названия и бесчетного количества клизм с водой, выбранных, видимо, как классический реквизит и врача, и клоуна. Обыгрывание темы "Чехов-рыбак" прямолинейно настолько, что уже не красиво (как раз кроме диалога про леща): по ходу сценического действия временами звенит колокольчик, а в одной из сцен труппа выходит вся с огромными удочками, вместо лесок - легкоатлетические ленты. На сцене все так же много льда для чахоточных, шампанского и алых лепестков-капелек. Какую смысловую, этическую, эстетическую, драматическую, биографическую нагрузку несла часть номеров, к примеру, жонглер шарами, я понять не смогла.
Что в этом всем было чеховского? Ничего. Было, скорее, античеховское. Разумеется, трогательная клоунада нравится людям, утешает их в невзгодах и печалях, отвлекает, дает им возможность уронить сентиментальную слезу, побыть простыми, милыми, хорошими. Москвичам, кажется, нравится. Очень правильная создается атмосфера, вполне такая, как у Чехова - атмосфера беспомощных, в самом широком смысле неуклюжих, неприспособленных, но добрых и милых людей, вполне лирических, так и не выросших детей. Но кроме этого у Чехова всегда есть еще и вторая тема (и в пьесах, и в прозе) - эти люди смертны, мир этих людей кончился, их время ушло, им некуда деться, они стареют, силы их кончаются, они нигде не нужны, они и не были нужны, и уж точно - не будут. Это создает конфликт, драму, этический смысл Чехова. И именно этого нет у Паска, у его вишневый сад не вырубается, шалость сменяет шалость. Оно бы и ничего, но одноплановость обедняет.