переписала еще пять раз)

[chukcha-chitatel]

про Машу я почему-то хотела написать всегда. Ну, если не написать, то хоть рассказать. А тут и формальный повод нашелся, подстегнувший. Ну - слушайте.

Бывают такие женщины, которые как-то пронзительно остаются в подсознании и в визуальной памяти одновременно: остаются в тебе мало осознаваемым ощущением, неистребимым и никак не проявляющимся, но если вдруг что-то напомнит (место, время, запах, слово), то всплывают со дна - именно что не памяти, а подсознания - законченным образом, голографической ослепительной картинкой. Знаете, это уже общее место - про память на лица, даже вдаваться не хочется: у меня эта память плохая. Чтобы вспомнить лицо, мне надо составлять его по частям изо всех сил, едва ль не медитировать на эту тему, я нарочно себе говорю: "Смотри, у него ОЧКИ и УСЫ! Запомни!" Я заучиваю лицо человека как другие люди – иностранный язык: ассоциативным способом (глаза как у того, борода как у этого). И все равно не всегда вспоминаю. А Машу я помню комплексно, образом, целиком. В моем мире она числится в невыразимых, неописуемых красавицах. Вообще о женской красоте мне всегда было и говорить, и писать как-то странно и неловко: у меня довольно своеобразный и традиционно никем не разделяемый вкус на женские черты. Вот и с Машей ровно так же. Кто-то мне сказал, что теоретически попасть под ее обаяние можно, только если ты - любитель синих глаз. Я не любитель. Я вообще безразлично к цвету глаз отношусь. А вот смотрела она как-то с вызовом. И улыбаться ей шло. Отдельно мне нравился контраст низкого тембра голоса и общей ломкости движений, не гибкости, а ломкости. Или вот еще - тоже контраст, наверно: она носила вызывающе-широкие и прямые, не дугой, брови, такие не-женские. К прямым бровям у меня слабость. Весь образ, все черты были чистыми, не тонкими, не точеными, но чистыми. В общем, девочка была прекрасна той безусловной красотой, как, помните, в сказке, «Морозко», что ли, где мачеха падчерице говорит: "... на голову повяжи половую тряпку", а приехавшие сваты все равно ее сватают, а Марфушеньку – не сватают. Так и Маше все шло, видно было, что дело не в стиле и не в уходе - в природе.

Познакомились мы с ней давно, чуть меньше 10 лет назад, и общались очень мало, может, раз несколько. Я сейчас села рассказывать, а понимаю, что мне и сказать, собственно, нечего. После первого курса горстка журфаковцев ехала на Селигер, жить в огромном палаточном лагере. И меня за какие-то заслуги согласились взять с собой. Вот тут мы и познакомились. Кирпич, мой приятель, кричал мне в телефон: "Машка! Ну как ты не знаешь Машку! Ну, ничего, узнаешь! Да ладно! Вы споетесь! Вы похожи! Тебе понравится!".

Мы не похожи. Но мне понравилось. По дороге туда, в поезде, все заранее купили себе билеты - вместе. А мое место было - через два вагона. Я старалась не унывать и сидела со всеми. Для общего увеселения даже взялась всем гадать (было время - я не расставалась с картами), и вот гадала Маше, даже часть расклада помню, и помню, как она меня перебивала через каждое слово, все спрашивала и переспрашивала и - пытала. Было ощущение, будто я чем-то виновата или от меня - зависит. В ту поездку на Селигер ни шатко, ни валко, медленно и как-то ни в лад, ни впопад начинался наш роман с моим первым мужем, начинался именно что через пень, через колоду, рвано, неровно и очень неуверенно. Вообще, всю юность я себя чувствовала неуверенно. Маша поводила тонкой кистью с сигаретой, щурила нестерпимо-синие глаза и медленно выговаривала: "между вами - .... и с к р и т ... ?" И искрение мне виделось - в цвет глаз - синим. Было - как обычно - одиноко, плохо и неловко. Все играли в волейбол - я не играла. Все стояли, а некоторые даже и ходили, на серфах - я не стояла и не ходила. И в футбол не играла. И в пинг-понг - тоже. Все арендовали место в палаточном лагере - у меня была своя палатка, и спальник свой. Я всегда только пила, как верблюд, курила как паровоз и сидела, как дура. В семье своей родной казалась девочкой чужой, в общем. Правда, там была маленькая тусовка хастловых танцоров, я не танцевала хастл, а они меня пригрели и научили насильно. Это очень меня развлекло, но от журфаковской компании только отдалило. Маша почти ничего не ела. Вообще женщины или совсем ничего не едят, или постоянно что-то жуют. Я отношусь ко вторым и вторые мне ближе. Но первые - загадочнее.

От Маши у меня остался краешек воспоминания, как мы о чем-то взахлеб говорим, две фотографии (обе групповые, одна мелкая, а вторая неудачная) и странная история, что в детстве они жили на востоке, в какой-то восточной колоритной загранице, в Индии? в Турции? в Корее? в Пакистане? Сам рассказ про детство был путаный и сбивчивый, да и у меня в голове мало что отложилось, но вот они там жили, и было жарко, и солнечно, и ясно помнится только, что каждое утро по улице катился калека - и без ног, и без рук, и вовсе от него была только голова и часть туловища, а перемещался он тем способом, что кувыркался.

На журфаковские коридоры меня заносило еще сто тысяч раз, я порой Машу встречала и всегда очень-очень ей радовалась, как-то все взвивалось и взвихрялось внутри, да. А потом, через время, солнечной весной мы столкнулись с ней в палисадничке, вот где ворота, справа от Ломоносова, и был у нас показательный диалог без всякого "здрасьте", а сразу в лоб:

- мы разводимся.

- да ты что! да вы что??? да ОН - ЧТО?!

Как-то слышно по мне было или видно, что это не я, а он.

Когда все доучились, Маша уехала в Сеул. Я расстроилась. В тот журфаковский выпуск многие разъехались по миру, но продолжали общаться, и дружить, и переписываться, а Машино имя выпало из всех разговоров и доносившихся до меня сплетен. Я никогда не видела женщин, на нее похожих. В Москве есть только одно напоминающее о ней место – этот пятачок перед Ломоносовым – но с ним связано еще море воспоминаний, да и бываю я там редко. Так что история нашего знакомства все глубже и глубже тонула в памяти. За прошедшие 10 лет я обросла новыми фотоальбомами, позже потесненными цифровыми снимками. Круг моих знакомых сменился почти целиком и, когда я – первое время – вспоминала Машу вслух, на меня смотрели с непониманием, мол, ты о ком.

Так бывает иногда, что человек вам нравится - безотчетно и беспомощно. Беспомощно в смысле - ну никуда это твое "нравится" не применимо. Понимаете? Нравится, как ходит, как дышит, как курит, как смотрит. Чтобы дружить, надо какую-то душевную близость ощутить, родство, взаимопонимание, одинаковый взгляд на мир. Это ж совсем другая история.

Только что, сегодня, Банечка мне написала, что она вернулась. Я, не успев толком дочитать строчку, заново взвилась и взвихрилась, но тут же растерялась, узнав, что никто давно ни с кем не общается, а про Машино возвращение известно от У.Части.