я, говорит, хорошо понимаю твое желание ее чем-то порадовать. И разумеется, радуя ее, ты продлеваешь ее жизнь. Но так же и понимай, что продлевая ее жизнь - ты продлеваешь ее агонию.
а еще говорит, езди, пожалуйста, не очень часто, по возможности. И оставайся не слишком надолго. Потому что ты в двери зашла - на тебе лица не было. Я тебя такую года два уже не видел. Лена, говорит, я не могу тебе обещать, что с тобой все будет в порядке, если ты продолжишь делать так же, как делала эти два месяца. Ты ешь себя поедом и, может, тебе это не очевидно, но уничтожаешь свою жизнь. Есть вещи, говорит, над которыми ты не властна. Не мучай себя, ты ничего не можешь сделать. Но ты с чего-то вдруг решила, что можешь.
Я говорю, не выдумывай, я знаю, что я не могу побеждать старость, безумие и смерть.
А сама думаю, что он прав, и в голове у меня есть совершенно утопическая идея, что я бог и я все могу.
Но ощущение, что если я до конца почувствую, что я ничего не могу сделать - то я не выживу, потому что мне очень больно, и как будто это и нормально - чтобы больно.
Говорит, лена, то, что ты от него хочешь, можно делать только от огромной любви. А ее, видимо, нет. Я говорю, а какого, собственно, хрена ее нет-то?! Он говорит: слушай, ну примерно такого же хрена, какого в тебе нет той же самой любви к самому папе. Такого же и в нем нет любви к своей маме. Тебе же она не мама.
Но только это неправда. Я всего лишь хочу сиделку, никакой любви для этого не надо. Пожалуйста. Просто сиделку, вменяемую, физически сильную, нормальную. Без изысков. Обычную.
Был странный день: мы нормально перевезли бабушку, она была лапочка, прекрасно ехала со мной в машине, держалась за верхнюю ручку, болтала что-то милое, все время говорила, какая я красивая, говорила с Васькой по телефону, я говорила: на Кремль посмотри, фиг знает когда еще его увидишь, бабушка говорила: Ой, Лена, я его столько раз видела, поедем уже домой. Я говорила, ну как тебе понравилось в больнице? Хорошо? или не особенно? Она говорила, знаешь, в первой части было неплохо, даже и интересно, обследования были и меня к операции готовили (даром что все это "первое время" она кричала как резаная), а потом, после операции, стало хуже, в палате люди какие-то новые, очень неприятные, обижали меня (даром что мне показалось, после операции она так потише и получше). Хорошо сидела, не пыталась лечь, не пыталась устать, пожаловаться, завалиться на бок, просто сидела как человек, не цеплялась за полезные рукоятки в машине.
Так катались хорошо. По Мясницкой, по Ильинке, по Замоскворечью.
Доехали, Вика вечером написала спасибо, я спросила, как бабушка перенесла переезд, Вика сказала, что очень кричала днем, но потом уснула. С чего бы вот ей, спрашивается, кричать днем? такую старушку прекрасную им привезла, что вот они с ней такое сделали, что она днем кричала?
Странного в дне то, что ничегошеньки не случилось плохого, стремного, слишком дорогого, непосильного, ужасного, а я устала до полуобморочного и 10 раз принималась плакать. Вместо чтобы сказать: слава богу все так удачно сложилось и все помогли, и кресло нашлось, и вообще все чудесно вышло. Ну уж как есть.