Мне 6. Мама моет посуду. Очень осторожно просит пойди попроси пестерева сходить за хлебом. Так задушевно говорит и как будто это невесть что. Я соглашаюсь. Удивляюсь, спрашиваю, почему она не может сама попросить. Она говорит: он не пойдет если я попрошу, ни за что. Да ну что ты. Он для меня в жизни ничего не сделал, конфеты чебурашки не подарил.
Мама относится к папе плохо, считает его плохим, делает вид, что боится, и делает вид, что страдает (почему-то я ей не верю) и это невероятное открытие. Мама абсолютно уверена в своей правоте. Полностью уверена. Это больно. Я сопротивляюсь вся. Я при этом верю, что какое-то недоразумение, которое вот сейчас разрешится. Вот сейчас. Вот сейчас все очнутся от сна и все устроится. Что этого не может быть. Она говорит иди-иди попроси, вот сама и посмотришь.
Я абсолютно верю в папу. Но все это очень странно. Но этого не может же быть. Должно сейчас все нормально разрешиться.
Я прихожу говорю пап сходи за хлебом. Папа лежит на кровати смотрит телевизор. Суббота. Сравнительно утро, может быть, час дня. Это означает: пожалуйста, поддержи меня. Мне очень надо оказаться правой. Я очень тебе верю. Пожалуйста мне нельзя допустить чтобы она выиграла. Пожалуйста не предавай меня мне абсолютно необходимо победить ее в этой войне. Не выставляй меня полной дурой. Пожалуйста не бросай меня. Мне необходимо чтобы ты остался на моей стороне. Сходи за хлебом. Папа говорит нет. Потом говорит а что? Я говорю мама просила. Он говорит нет.
Это больно, потому что теперь у меня нет тебя. А есть только эта злая тетка, которая непрерывно меня ранит. И все.
Но в целом он разговаривает со мной, как-то замечает факт моего существования. Я говорю а ты знаешь что мама очень любит конфеты чебурашки? Папа говорит первый раз слышу. Момент торжества – я умнее тебя. Момент всевластия и счастья – я помирила родителей и теперь навечно все будет прекрасно. Я все еще верю в него абсолютно. Мне плевать на хлеб и я испытываю ликование. Папа говорит: не может этого быть. Я говорю дададададада. Он говорит ты что-то не так поняла. Я говорю нет так не так – и ускакиваю на кухню, чтобы проверить. Говорю мама папа не верит, что ты очень любишь чебурашки. Мама говорит а я и не люблю. Я ошеломлена говорю в смысле?! Ты же только что сказала?! Ты же только что хотела и жаловалась?! Мама говорит нет, просто это самая дешевая конфета, самая простая вещь, самый малый пустяк. Но даже и ее - никогда. Т.е. папа прав. А я нет. Он выиграл. Это больно. Отдельно больно и унизительно, что это самая дешевая конфета, масштаб моей ошибки. И отдельно больно и унизительно, что я себе всегда их ела и не думала, кто же знал, что есть и любить их – унизительно. Пока я все это болю, мама говорит: он за хлебом-то пойдет? Я говорю, нет. И мне это совершенно все равно, нахуй мне тот хлеб. Мама смотрит на меня с ненавистью. Неожиданной, но понятной. Ненависть вовсе не означает: ты не справилась с простой задачей. Ненависть означает: ну вот видишь? И это ничтожество ты 10 минут назад взялась защищать. Нечего сомневаться в моей правоте, абсолютной и вечной. Потом молча идет за хлебом. Она права. Я нет.
Я ощущаю собственную смерть. Остается только когнитивное недоумение, что я все еще жива и тушка моя на месте. А так же, что все остальные тоже живы.
Еще 30 лет я обманываю маму, что я не люблю его, и мне всегда больно, и большую часть времени я хочу просто, чтобы мамы не было, принимая ее за источник боли, и чтобы она была вечно, потому что у меня ничего больше нет. И обманываю папу, делая вид, что кокетничаю с ним. То же самое во всеми женщинами: нет, что ты, он мне не нравится. То же самое со всеми мужчинами: да, конечно, ты мне нравишься.
Вот эта линейка: этого не может быть это какое-то недоразумение это сейчас разрешится все сейчас объяснится и само устроится потому что этого не может быть – дальше какие-то неважные события – потом оглушение и я ничего не чувствую, - вот эта линейка бывала со мной примерно каждые 2-3 недели. Примерно 20 раз в год. Примерно 300 раз за детство. Совершенно неудивительно, что, упав 300 раз подряд, проще вообще ничего не чувствовать . Намного спокойнее делать вид, что я сирота казанская, а вас обоих не существует. Глубже смерти не умрешь.
есть часть меня, которая говорит: катись к чертовой матери со своим хлебом, лживая шлюха. Катись к чертовой матери со своей ревностью, обидами, тоской и болью предательства, со своей депрессией вместе, эгоистичный придурок.
есть часть меня, которая говорит: я все понимаю, ма, но это не повод использовать детей для мести. Я все понимаю, папа, правда, реально больно, но я-то тут при чем? я-то ведь верила тебе и была верна тебе.
есть часть меня, которая не в состоянии сказать: я люблю вас и бесконечно нуждаюсь в вас.
я не люблю вас не прощаю вас видеть вас не могу ни на грош вам не верю.
но я нуждаюсь в вас.