слушала вчера девочку
она родилась в Венгрии, т.е. на оккупированной территории в альтернативной языковой среде. Мама запрещала ей разговаривать при людях, чтобы никто не догадался, что она русская (у мамы психоз какой-то). Дедушка тоже запрещал бабушке разговаривать со мной, боялся, что я стану картавить (и я стала). Мама все время оставляла ее кому-нибудь. Они все время переезжали, п.ч. папа военный, и мама все время оставляла ее с кем-то, чтобы обустроиться на новом месте. Однажды оставила цыганам. А другой раз - злой старухе )это субъективно, я понимаю). У старухи были петух и куры, она пошла выпустила их из курятника, п.ч. было интересно, и петух ее клюнул, довольно больно. Тогда старуха рассердилась и заперла ее в подвале, в земляном погребе, среди банок и в полной темноте. На несколько часов, субъективно часов на 6. Пока мама не пришла. Ей было 4. В предыдущей версии ей было 2. Думаю, в реальности ей было лет 6, п.ч. из Венгрии они уже уехали, а в школу она еще не пошла.
Ни с кем не разговаривала в саду. Вообще ни с кем. Потом в школе тоже не разговаривала особенно.
Мама все время упрекала ее деньгами. Не какой-то один случай, а просто так было всегда. Норма жизни.
ну и тонны понтов, тонны защитной гордыни разных мастей, всякого снобизма, нетерпимости, гордыни, отвращения, это ниже моего достоинства, мне не больно, мне ничего не страшно, мне ничего ни от кого не нужно, вообще ничего, вообще ничего никогда.
Кто они вообще такие, чтобы суметь сделать мне больно. НУ - да.
Короче, слушала я ее слушала, про школы эти. что мама пошла на парикмахерские курсы и с 10 лет делала ей химию, чтобы красиво и пышно, и не покупала школьной формы, а продолжала покупать в Венгрии венгерскую школьную форму, п.ч. она милая, и дико сралась с директором школы, чтобы ее ребенку было можно ходить не как все. Слушаю, представляю эту не-как-все девочку, которая всех дико боится, почти не разговаривает, самоутверждается молча, считает, что ей все завидуют, а может и правда завидуют, чо, плохо учится, потому что страшно спросить, страшно выглядеть дурой, вообще страшно разговаривать по-русски, с химией этой, и со стрижкой, и все ее путают с мальчиком, а потом, взрослую, все путают с активной лесбиянкой, а она уже кричит почти, что нет, не нравится ей, не нравится, нет, не нравится, она даже попробовала, блядь, ну не нравится, ну честно, ну отъебитесь от меня. Потом говорит, хотя я понимаю, что это сексуально. У меня много мужских костюмов, они мне очень идут, я на совещания даже приходила в мужской обуви, ну я была директором по маркетингу, мне было мало лет и я девочка-привепочка, мне было безумно страшно, я красилась сильно, чтобы выглядеть старше, и одевалась в мужское, чтобы было не так страшно. Я даже мотоцикл хотела купить. Но купила черный мерседес, он же круче. Но мотоциклы мне тоже нравились.
- и ездить на нем в костюме Дарта Вейдера.
- нет, зачем же. В костюме Лары Крофт.
Короче, слушаю, и так мне ее жалко, что ну умереть можно. И себя в ней вижу, конечно, и просто по-человечески жалко ту, в подвале, и эту, в школе, и которая в будапештском супермаркете описалась, п.ч. страшно сказать маме, что я в туалет хочу, потому что запрещено говорить по-русски, а она не знает, как показать телом, и дико ревущую с цыганами "не уходи не уходи!". И ясно понимаю, что мне очень страшно сказать, что ее жалко. Что не страшно ее похвалить, или сказать, что она мне симпатична, или сказать, что она красивая, даже обнять-погладить не страшно, а пожалеть - очень страшно. Она моет посуду, и я говорю в потолок, говорю, Каро, слушай, ты понимаешь, чтобы с тобой той взаимодействовать, надо быть не просто добрым, надо быть очень бесстрашным. Это ж почти как на амбразуру.
Понимаю, говорит. Мне нужен кто-то смелый, да. И кто-то равный (у нее в голове люди делятся на слои, и есть такие вот прекрасные почти просветленные как она и всякое быдло с другим жизненным опытом, ну много защит, короче, много).
Говорю, Каро, мне очень страшно сказать, насколько мне жалко тебя маленькую. Я вообще не могу этого сказать. Вот, видишь, могу, когда ты ко мне спиной, и далеко, у раковины, а я в потолок смотрю.
Каро говорит: а что страшно-то? что я тебе сделаю?
Я говорю, ты скажешь, ой да ладно прекрати чо жалко не жалко нормально все глупости какие вот тоже выдумала нашла кого жалеть да ну перестань со мной все отлично. Т.е. отвергнешь меня.
Каро говоирт: да, все боятся ко мне подойти и что я их отвергну.
- Т.е. я к тебе пойду с открытым чувством. С полным открытым чувством сострадания, жалости, утешения. А ты меня с ним отвергнешь.
- А. А! А это тоже для тебя будет отвержение? Да? Черт, я никогда не думала так. Никогда не думала, что и это тоже отвержение. Вот черт! Вот ЧЕРТ!
молчу, смотрю, жду. Каро стоит лицом ко мне по диагонали, спиной к раковине, вода льется. Говорит что-то вроде твою мать о господи да твою ж мать. Потом плачет, идет, наклоняется, обнимает меня, плачет дальше. Вода льется.