чтобы помнили

[chukcha-chitatel]

ну вот. Дописала.

Здравствуйте, барышни! Как вы? Собираюсь вам рассказать коротко и о главном, но, видимо, не смогу, поскольку, как всегда, Чебурашка начал издалека. Вот, знаете, Л.Н.Толстой однажды задумал написать роман "Декабристы". И сел было писать, но понял, что без предыстории читатель не поймет, и нужно сделать небольшой экскурс, минимальный, просто для ясности. И написал "Войну и мир". И иссяк.)) Вот так и со мной - начну что-нибудь рассказывать, зачерпну поглубже - и все только присказки, а сказки-то и нету. Я вот раньше была знакома с Лешей Тиматковым, поэт такой, в Литературном учился и после учебы обретался, так вот, у Леши была история про то, как они в своей институтской дворницкой тянули электричество, и приехавший со строительного рынка гонец с порога сказал: "Ребят(( подводку-то я купил и привез! а проводку я и забыл..." Если прочитать вслух, каламбур будет еще смешнее. Так и со мной - одни подводки, а выпить нечего.

Тыщу лет назад у моей маман был роман с Сережей Веселовым. Сережа был молод, хорош собой сказочно, похож на Мишу Боярского, офицер и т.д. и т.п. Одним словом, звезда пленительного счастья для брянской девочки. А у Сережи, что не удивительно, была мама. И вот ента мама как-то так недвусмысленно выразилась, что, мол, брянская девочка чудесная, но нам не пара. Наша Тася, ясное дело, обиделась за младшенькую, но виду не показала и со своей несостоявшейся сватьей продолжила знакомство. А мамочка вышла замуж за папу и дальше вы уже знаете. Сережа Веселов тоже в скорости женился и родил сына Павлика, ну как раз со мной в один год сей Павлик родился, кажется. Первые два года своей младенческой жизни я почти безвылазно провела в городе Львове, среди дедушек и бабушек, и лишь потом перебралась в Москву. Папа, мама, Тася, Галя - все работали. А вот Нина Михайловна уже не работала и нянчила своего чудесного внучка Павлика. И меня - заодно. Таким образом вышло, что моя несостоявшаяся биологическая бабушка состоялась в моей жизни в качестве няни. Сам факт существования няни мне бесконечно льстит и роднит меня с любимыми и великими примерно так же, как и персидский халат.

Так вот. У меня была няня Нина Михайловна, была в возрасте моем столь нежном, что память не сохранила о том периоде никаких воспоминаний, одно только ощущение, что она была. По разным причинам - после доскажу, ежели хотите - несколько лет назад я с Ниной Михайловной жила на даче, на нашей виноградовской даче. Для нас обеих это стало временным единственным пристанищем, и вдвоем - не страшно. Я работала на Выхино, т.ч. мне было удобно: 20 минут пешком до станции, чуть больше/меньше часа до Выхино, маршрутка - отлично. Ну и обратно с тем же успехом. По утрам НМ будила меня с таким удивительным расчетом, чтобы я все успела собрать и сделать, и при этом проспала бы каждую лишнюю свободную минуту. Она вставала значительно раньше меня, много до моего будильника, и жила абсолютно, совершенно бесшумно. Вставала, ставила самовар, грела воду, чтобы мне умываться не холодной, грела молоко, чтобы в мой кофе лить не холодное, кормила кошку, варила мне кашу, грела прочую снедь на завтрак, в плаще и сапогах вламывалась в утреннюю мокрую холодную малину (в том году было море), собирала мисочку - в мою кашу. Мысли кормить меня на завтрак чем-нибудь вчерашним - и быть не могло! И только после всего этого будила меня, двадцатитрехлетнюю дылду, уверенно и неотступно, покуда не встану. Я спала на полу, а она - на единственном диване на даче. НМ болела всем, чем только можно, и нагнуться для нее было мучением страшным, но и все равно она наклонялась и покачивала-похлопывала меня за плечо, что-то там приговаривая, типа "леночка, вставай". Потому, что будить человека голосом, громко - садизм, а уж будильником - и вовсе. Покуда я умывалась - она ставила все на стол. Именно так, ни минутой раньше, чтобы не остыло. Говорила ежеутреннее "Только съесть - и бежать!" и исчезала. Под ногами не мешалась, суеты не создавала, с разговорами не приставала. С невероятной точность определяла время, когда я допиваю последний глоток кофе и докрашиваю последнюю ресницу, выходила в кухню и говорила "посуду оставь, я сама".

Тут нужно сделать отступление и сказать, что у НМ был удивительно звонкий, юный, девичий голос, говорила она все равно тихо, ибо считала это хорошим тоном, и всегда, все время чудесно улыбалась, так что все ее слова были - или в шутку, или в ласку.

Единственным моим ежеутренним реверансом в ее сторону был категорический запрет заново одеваться-обуваться и по мокрой траве идти со мной до калитки, чтобы закрыть совершенно неуправляемую конструкцию "решетка-прутья-навесной замок". Вот тут я уж старалась ее не выпускать и демонстрировать самостоятельность.

Я возвращалась поздно, с работы, с электрички, обчитавшись по дороге Гоголя, пройдя пешком нарочито медленно, чтобы собрать свои на тот момент совершенно вытрепанные нервы в кучку и явиться перед НМ с улыбкой и в хорошем расположении духа. НМ ждала меня на крыльце, стоя, наблюдая привычный пейзаж: дорога с редчайшими машинами и пешеходами, лес, садящееся в него солнце. Этот вид просмотрен мной миллион раз, неровный край леса я готова нарисовать по памяти в любой момент, много-много дней, многих-многих людей я ждала и ждала вечерами, созерцая и лес, и солнце. Для НМ это предприятие было куда успешнее, чем для меня: я-то каждый вечер все же приезжала. Завидев меня чуть не с полукилометра, она медленно-медленно ползла с крыльца, совершенно горбатая, в пуховом пальто (потому что холодно) поверх шифонового платья (потому что лето), доходила до крыльца и возилась с замком. Этого времени мне хватало, чтобы преодолеть поле. НМ никогда никуда не спешила и всегда все успевала.

Ах, какие разносолы ждали меня на ужин! Всякие там печенки в сметане, куриные грудки в кляре, фаршированные кабачки, пироги с бог весть чем. Все перемены ужина подавались исключительно в температуре, пригодной для немедленного потребления.

- А что, курочку не будешь?

- НМ, я не могу больше...

- А, ну ладно. А с ежевикой ты попробовала? А, ну попозже тогда. Ну вот, салат ты и не стала...

Пока я ела - она ела со мной. Фантастически мало, просто какое-то микроскопическое количество пищи, глядя на которое, я чувствовала себя г-ном Барабеком. Весь ужин, и после, до самого сна, она развлекала меня рассказами и детскими стихами.

- А вот помнишь, мы с тобой учили про щенка? ну как же! ты очень маленькая любила! - начинала и рассказывала, редко сбивалась, вспоминала и рассказывала.

А я не помнила. Я и теперь их не помню. Тогда детские стихи, пироги, бабушка и Гоголь - было самое то, исключительно то, что меня успокаивало, умиротворяло, примиряло, мирило, баюкало, вообще хоть-то как-то проводило мою жизнь. Т.е. если бы не происходило ничего вовсе, я бы чувствовала, что день непомерно велик, что мне некуда деть себя, и что мне некуда деться. Но пироги с ежевикой сменяли пироги с луком, корейка переходила в бараньи ребрышки, одна улыбка догоняла другую, стих следовал за рассказом. Рассказчица НМ была знатная: мне хотелось за ней писать, приходилось помнить.

Как вы понимаете уже и без меня, НМ родилась страшно давно, даже подумать невозможно, как давно это было. Они жили в Малоярославце, это в Калужской области. (Нет, и вовсе это не дыра, неправда). Мама НМ ходила в гимназию и окончила ее, родная тетя НМ, мамина сестра то есть, была балериной ГАБТа. Тут, собственно, был большой диссонанс, поскольку часть семьи жила крайне бедно, а вот семья балерины - крайне богато. Одна в Москве, в квартире, а другая в деревянном малоярославском доме. И когда редко-редко встречались (летом балерина приезжала навестить сестру и мамочку, и в речке искупаться) - вот тут диссонанс и выявлялся...

Бог с ними, они умерли уже давно все трое. Так вот. Сама НМ была отправлена в Москву учиться, училась прилежно, и вот каким-то образом занесло ее в послевоенный Калининград. Дело в том, что в последние дни ВОВ наши славные войска стерли чудный Кенигсберг с лица земли и вырезали практически все население. Веселов-старший был капитан, в побоище этом безобразном участвовал и после победы остался в Калининграде жить ровно там же расквартированным, где и раньше: на хозяйской немецкой квартире. С хозяйкой-немкой у Веселова-старшего был трепетный, но недолгий роман: страна-победительница к 47 году депортировала из Кенигсберга все мирное население, и его дражайшую немку тоже. Остался он там один, но не долго.

Нина Михайловна в Калининграде жила у подружки в гостях, долго, и дело шло к новому году, как к ним заскочил по делу Веселов-старший - на 15 минут ровно. Вот, собственно, и все знакомство, через 15 минут он уже кричал: "Нина, едемте кататься!", а НМ не ехала, разумеется. И Веселов отчалил ни с чем, пообещав вернуться к Крещению. И вернулся. ("А я и думать про него уж забыла! За 15 минут-то...") Вернулся и на Крещение позвал НМ в ресторан ("ой, а там накурено, а я так не люблю этого! Да и пить я совсем не пью - не пошла. А танцевать я очень любила всегда, очень, и я ему говорю: «Поведи меня в Дом офицеров», - ну он со мной и пошел, капитан же"). Через два часа танцев в Доме офицеров Веселов-старший сделал НМ предложение руки и сердца, сказавши только: "Ты так на немку похожа!" А НМ в самом деле похожа на такую специфическую немку двадцатого века: крошечная, мелкая, маленькая, тоненькая, чуть кудрявая, сероглазая, звонкая, совершенно ремарковская немка. "Я подумала, это комплимент мне такой, а меня и в самом деле многие за немку принимали... Это ж сколько лет прошло, пока я узнала, что я ему на ТУ немку походила! Сереженьке уже лет 7 было!" До 1954 года они прожили в Калининграде, в гигантской трехкомнатной квартире, с высоченнейшими потолками, в одном из немногих неразбомбленных деревянных немецких домов, где стояли три огромные голландские печи, где в 6 утра нужно было топить их дровами, где вода была крайне редко, где по углам металась тень прежней хозяйки.

А в 54 году по известным причинам прошла тотальная демобилизация и демилитаризация страны, Веселова поснимали отовсюду и отправили в неимоверную дыру - Зеленоград подмосковный. Через год страна взяла курс на укрупнение министерств и ведомств, в связи с которым Веселов-старший в течении года последовательно лишился трех значительных министерских постов и, собственно, жизни.

НМ собралась и не раскисла. Сына своего она отвезла маме в Малоярославец, сама пошла работать в ревизионный отдел Центробанка СССР, потому, что там давали жилье, и наняла койку за 1 рубль в ночь. Без права хранить вещи. В ревизионном отделе не работали женщины, поскольку смысл работы был в непрерывных командировках по союзу от 30 до 90 суток. Снять комнату - дорого ("да и зачем мне, меня же почти и не было тут, оттого и нанимала койку, рубль за ночь"). Через какое-то краткое-краткое время НМ познакомилась с Алексеем Гавриловичем, который, правда, был женат ("да и зачем мне? меня же почти в Москве и не было... А ему любые 5 минут - целое свидание, рад, аж трясется весь!")

Свои вещи НМ хранила в ЦБ. Понимаете? все ваши вещи - на работе. Другого жилья у вас и нету... НМ приезжала на работу раньше всех, в том же здании, где и ЦБ, была парикмахерская, НМ приходила пораньше, успевала каждое утро зайти к одной и той же парикмахерше, усесться в кресло, тихонько опустить в карман парикмахерского передника металлический рубль характерного веса и получить скорейшую прическу. "И всегда я ходила с прической, всегда. Никогда сама не делала. Все как зря, а я всегда с прической ходила". К ним привозили туфли. НМ не спешила. Ее сотрудницы скупали все, НМ не доставалось. Но после выяснялось, что кому мало, кому велико, кому неудобно. НМ перепродавались они - с некоторой уценкой. "Я брала любые размеры. Потому что ходить надо уметь. И носить надо уметь. Если маловаты - то только на работе. И я их водкой натру - они и помягче будут. А далеко мне ходить некуда, я ходила только по ковровым дорожкам. А если велики - я ватку подкладывала. Любые размеры брала, ага. И всегда у меня было много обуви. И - главное - черные лакировки!" Вообще, НМ полагала, что наличие черных лакировок в гардеробе женщины определяет все: вкус, стиль, способность носить хорошую обувь, профессиональную принадлежность, что черные лакировки незаменимы, и жить без них абсолютно невозможно никоим образом. Надо сказать, я полностью разделяю это ее мнение. Так что так. С прической за рубль. С койкой за рубль. В черных лакировках. По ковровым дорожкам. По трапам самолетов и по командировочным гостиницам.

НМ была педантична в работе, документы подшивала аккуратно, приходила раньше всех, уходила вовремя, работу свою любила очень, улыбалась всегда, голос имела звонкий. Да, НМ все любили и с большим уважением к ней относились. Она кокетливо посмеивалась и спорила с руководством.

Но вот однажды сыскалась у НМ подруга среди сотрудниц, которая ей сказала:

- Нина, ну зачем тебе женатый? Ну это же не дело в самом деле, у меня есть холостой, давай я тебя познакомлю!

И познакомила НМ с Лаховым, за которого она и вышла замуж – через неделю. «Зачем? Зачем?! Пятнадцать лет! О господи! Зачем?! …Шинель у него была как у Веселова, ну только погоны другие и майорская. Он пришел к нам знакомиться, я взяла его шинель повесить и прямо узнала». И мама потом ее спрашивала: «Ну ты к Лахову-то - привыкла?» Через пятнадцать лет этот брак кончился Лаховским разводом и глубоким НМ-ским неврозом: она очень болела и очень переживала. Собственно, этот постразводный период я уже помню. Лахов, надо сказать, в воспоминаниях современников остался чудовищем.

Когда родился Павлик, НМ быстро ушла и из ЦБ, и со второй своей работы (она еще успевала читать лекции вечерникам), и села сидеть с внуком. Сидение это в скором времени окончилось тем, что старые ее знакомицы по олимпийскому комитету рекомендовали ей наняться экономкой к бывшему министру бывшего министерства сельскохозяйственного строительства Константину Никитовичу Беляку. Беляк доживал свой век сезонно: летом на даче – сначала в Барвихе, а после отставки – в Жуковке (это принудительное переселение он переживал очень тяжело, как удар по самолюбию, как бесчестие), а зимой - в относительно большой квартире на Пушкинской. Два его сына (тогдашних лоботряса и, по семейным сплетням, наркомана) со временем превратились во вполне приличных людей, а один так даже женился на дальней и некровной родственнице Собчака, с которой и уехал в штаты. Где пропадала госпожа министерша – мне не ведомо. Беляк жил один и НМ поставила ему условием, что с нею будет жить ее Павлушка. Беляк если и был против, то совсем немножко.

Эту министерскую квартиру я ребенком просто обожала и сейчас ее прекрасно помню. Коридор был бесконечен. Туалета была два. Ванная была огромна. Был беляковский кабинет, маленький, увешанный коврами на стенах и саблями-кортиками в ножнах с искусственными самоцветами, поверх ковров, с письменным столом, инкрустированным карельской березой на любимый советско-бюрократический манер, и с мраморным огромным письменным прибором, со множеством рогов в серебряных наконечниках, глубоким креслом и балконной дверью. Была гостиная, впечатляющая разве что размерами, с круглым столом посередине (моя вечная, так и не сбывшаяся мечта), на столе лежала вязаная крючком круглая же скатерть и стояли жуткие искусственные цветы в нежной фарфоровой вазе. За этим столом я делала уроки – только в те редкие разы – прилежно. Была крошечная спальня НМ – чудесное место в кружевах, подушках, думочках и перинах, с туалетным столиком, уставленным фарфором, пропахшая насквозь пудрой и духами. Сюда не запрещалось входить, но было очень неловко, будто подглядываешь. Была спальня самого Беляка, куда никогда и никого не пускали. Еще – пара запертых кладовок. Еще – бесконечно длинный шкаф, в котором в два этажа висели пиджаки и костюмы, на мой детский взгляд – одинаковые совершенно. И кухня – большая, с галереей самоваров самых разных форм и размеров, металлических, фарфоровых, гжельских, хохломских, и даже один – «Мадонна» - взлет авторской фантазии, зря никем не удержанной.

Сам Беляк денно пил чай по-английски, из «трех слонов», покупаемых НМ в Елисеевском, по утрам же, с видом соловелым и безумным, пил кофе. Из огромной кружки. НМ сидела с ним рядом смирно и говорила, как гипнотизер, и следила за всяким его движением, поскольку стоило отойти, хоть на минуту зазеваться, как Беляк немедленно чашку кофе ронял на пижаму, кресло, пол, ковер, и мчался в ванну, крича по дороге «Я сам! Сам!» Там швырял пижаму в раковину и включал в полный кран холодную воду, сим действом изображая, что сам облился, сам и выполощу. Надевал халат и уходил. Пижама затыкала раковину, вода лилась на пол, ванная была в другом конце квартиры, пока НМ спохватывалась – нижние соседи, Борис Громов с супругой, уже успевали вызвать ЖЭК.

Павлик вырос.

Беляк помер в одной из палат кремлевской больницы и НМ, не долго думая, спустилась этажом ниже и осталась работать у Громовых. Там текла жизнь совершенно другая. Начать с того, что в квартире жило четверо детей: двое сыновей и двое дочек. Сыновья – громовские, дочки – Фаинины. По преданию, оба овдовели по одной и той же причине: их супруги погибли в общей авиакатастрофе, и сами они, со своими двумя детьми каждый, оказались в целом свете никому не нужными. С тем и поженились. Фаина увезла полковника Громова в киевскую военную академию, понудила получить очередное образование и генеральский чин, и вернула в столицу, где его вскорости назначили замом Лебедя. По преданию же, Лебедь не выносил Громова на дух, отселил его вместе с управлением в отдельное здание по отдельному адресу и месяца четыре не платил управлению зарплаты, в надежде, что Громов добровольно уйдет в отставку. Но – опять же по преданию – Громов никуда не ушел, и сам зарплаты не получал, покуда всему управлению ее не раздали, а сдавал свою жуковскую дачу, на что вся семья и жила. Старший их сын женился, младшего Андрюшу отдали в Суворовское училище, откуда он приходил всего два-три раза в месяц домой на выходные и рассказывал всякие ужасы о «белом медведе» - куске сала в супе. Ни того, ни другого Андрюша съесть не мог, по тому был тощ и нескладен до смешного. В одну из чеченских войн местные боевики согласны были сменять заложников на Лебедя и Громова (у последнего даже сделался инфаркт от министерских бед), в связи с чем дома состоялся диалог:

- Папе ехать нельзя! Давайте я поеду!

- Сиди уже. Лишь бы физику не учить!

«Громовские девочки накрывали на стол вдвое быстрее моего, прямо глазом моргнуть не успею, как все уже готово. Да и Громов сам почти ничего и не ел, кроме отечественного вишневого йогурта – полулитра, да замороженных рыбных полуфабрикатных котлет из «Седьмого континента». Да и то – котлеты, это когда он дома обедал, то есть по выходным только. Фаина готовила творог. И раз я у нее спросила, что же она все время его из кефира делает, из молока же ведь лучше! А она сказала, мол, из кефира – больше. Ну, я и перестала у них творог есть».

На даче у Громовых часто гостили всякие эстрадные звезды, а еще чаще – их жены. Фаина всех принимала только в саду, в дом, говорят, пускала Вовчек с мужем и Кобзона. Правда, последний бывал крайне редко, зато, владея какими-то овощными каналами, раз в неделю посылал им большую корзину фруктов. Свой же яблочный сад был роскошным и никем не признанным, и сердобольная Фаина пускала солдат собирать и вывозить урожаи.

У Громовых НМ прожила недолго – всего года полтора-два. Поскольку на этом месте объявился Алексей Гаврилович. К тому времени он лишился и своего сына, и своей жены, стал стар и немощен, и просил о помощи, уходе, заботе и любви. НМ всех бросила и полетела. И вот тут-то все и зажили счастливо, и ездили вместе в дома отдыха, и живали вместе на даче, и сидели друг у друга в больницах. И пекла она ему торты, а он все никак не мог наесться, поскольку сладкоежка был страшный («он за дорогу с дачи за рулем по 400 грамм карамели съедал!»). И он очень переживал, когда однажды летом на даче взошла не вся морковка, а она его утешала. А потом Алексей Гаврилович слег и помер, оставив НМ 35% своего наследства. Оно состояло в квартире, и НМ потом долго пытала меня на тему наследственного права и налогообложения унаследованного по завещанию, проявляя потрясающую память на законы и подзаконные акты, скорость счета и общую сообразительность. Что-то там немножко ругалась с другими его наследниками, но без особых трагедий, немножко.

И в рассказах ее всегда фигурировали «Веселов», «Лахов» и «Мой Алексей Гаврилович». Говорила она о нем всегда только в настоящем времени: везет, слышит, думает, делает, любит.

Несколько дней назад, 30 ноября, НМ умерла. Сегодня была гражданская панихида и отпевание, мама ездила. Сказала: «Лахов приперся зачем-то…» Сказала, что родственники Алексея Гавриловича выразили свое полное согласие, чтобы пепел НМ похоронили в том же месте, где лежит он сам, его сын и супруга.