приезжала моя девочка, моя радость.
Встала в 6 утра и пошла с Женей Т. (это совсем маленькая хрупкая девочка лет 25) в лес на электричке, за сто километров, праздновать конец света. Хотели пойти в ночь, но не нашли мужика, а самим пилить дрова стало лень, а тех дров, что на стоянке было, она решила, им не хватит. И потому пошли они сегодня. Про конец света, конечно, шутка,на самом деле пошли проведать своих бобров. Вот, говорит, мои бобры. У них там хатка. Я впервые видела - сбылась моя мечта (потому что в самом конце все должно сбываться - думаю я) - как над бобриной хаткой идет пар. Женя говорит, прикинь, у них-то там тепло, наверное, 24С. Я говорю, иди полезай, проверь. Смеемся.
Бобры, говорит, к 1917 году в этой стране все вымерли совсем, все популяции были уничтожены. Во-первых, конечно, шубы. А во-вторых, их съели. Потому что православные признали, что раз у бобра чешуя на хвосте, то он, стало быть, рыба, т.е. постное блюдо. И сожрали всех бобров, особенно если где монастырь или скит. Осталась одна маленькая популяция в Беларуси (я всегда знала, что эта страна нас спасет), там живут рыженькие и небольшие бобры. И стали их завозить и разводить. А еще завозили из Канады, там большие и темно-коричневые бобры. Привезут, возьмут бобра и бобрицу, сунут в пруд и ждут. А никто не родится. Ни год, ни два. Тогда стали сажать их в клеточки и смотреть, что будет. А многие бобры и бобрицы в клеточках дерутся и едва не убивают друг друга. Тогда стали расселять их в двойную клетку с сеткой в середине. И если ругаются, то разделять, а если живут дружно и спят прижавшись друг к другу через сетку, то объединять, и тогда уж выпускать в пруд. Они быстро размножаются, потому что рожают од одного до пяти бобреныша в год, а врагов, кроме человека и волка, у них нет никаких. И вот в Подмосковье сейчас бобров развелось страшное количество, и куда ни пойди, везде бобриные хатки. Вот и в Матренино они пришли лет шесть назад. запрудили там два ручейка, поживут год-два и перебираются недалеко, в радиусе километра. В сумерки, вечером, в ночь - выходят гулять. А днем их нету. А утром выйдешь, бобер нашляется за ночь, приходит домой под утро. сядет на бревно, сидит, морду чистит, ушки, пузо натирает, чтобы в хатку лезть чистым. А еда - столовая - сам этот лесоповал и запас зимний - у низ не рядом с хаткой, а поодаль, метрах в двухстах. Они едят только травку и веточки... И все это чушь,бобер не ест рыбу. И сам он - не рыба. Больше всего бобер любит некоторые сорта осины. Но может есть и березу, и все лиственные. А хвойные - никогда. Если хвойное съедено - это, скорее всего, лось. Лоси очень любят.
А еще, говорит, в том году бобры поселились в Фонтанке. Они вообще страшные помоишники, говорит. Так вот любопытные петербуржцы, чуть стемнеет, шли к Фонтанке с палками и досками и бросали их бобрам, помогали плотину строить. Бобры и строили. Пока их не выловили и не перевезли куда-то. А выловить бобра трудно. Потому что хатку он делает только если ему мелко. А если нормально, то он живет в норке в берегу - там его вообще не поймаешь. А если хатка, то у нее все выходы - подводные. И вот ловят бобров, буквально лезут под воду и находят все эти выходы и чуть сумерки - дежурят у выходов с большими сачками.
А еще, говорит, над стоянкой живет соечка и новая для Подмосковья птичка кедровка. Соечка оранжевенькая, черно-беленькая, с синими перышками, такой среднеполосный попугай. А птичка кедровка - темно-коричневая в белую крапинку, рябенькая птичка. А они так дружат-дружат, летают всегда вместе, кружат вместе. А обе врановые, и в принципе могут скрещиваться. Я вот все думаю, кого же они выведут - если выведут. Мы в детстве поехали на Птичий рынок и купили мне кенара. Лимонного цвета. А он все не поет и не поет. А потом снес яйцо. Ну да, высиживал, яйцо разбилось, как и положено яйцу. снесенному без гнезда. И тогда мы поехали на Птичий рынок и купили гнездо и кенара. Помнишь, в школу ходили в черно-зеленых колготках? полоска черная, полоска зеленая. Вот такой окраски. И вывели они птенцов. Камуфляжного цвета. Совершенно камуфляжных канареек.
В этот свой лес они пошли в валенках на лыжах.
Таня ходит (не из леса она, просто она так ходит) в камуфляжных охотничьих брюках и куртке,в горных ботинках, в черной мутоновой ушанке, завязанной наверху, и сверху на ушанку надевает капюшон толстовки. Таня потеряла одну галошу с валенка. Очень расстроена (чужая была галоша, одолженная). Где бы купить девочке валенки на резиновой подошве...
Показывала фотографии следов - беличьих, заячьих, лосиных, норочьих (говорит, очень много черной норки в Подмосковье стало и горностая), и полевки. Полевка - это немыслимо, прыгает такая, там две лапы в снегу, наверху видно, как морда к снегу прилегала, а снизу видно тоненький хвостик волочился.
Даже не знаю, что прекраснее - этот полевковый след или бобры, спящие прижавшись через сетку.
Все это рассказывала мне и делала очень больно. Почти все время больно, и совсем редко - сладко. А сама веселила, чтобы я смеялась, чтобы мне и больно, и смешно, и мать грозит. Я хохотала, скулила, стонала, мурлыкала, в самом деле, то слезы из глаз, то смех. Молотка не привезла. Но обещала привезти горшок и поставить его на живот. Потому что считает,что если так поступить, то я стану есть много, хорошо и с аппетитом, и кишочки оживут, и паховые вены разгрузятся и кровь в них перестанет застаиваться, и ноги перестанут мерзнуть.
К четырем они вернулись в Москву. А в 9 она приехала ко мне, а от меня еще пойдет пешком в Косино. А девочках Женя к 6 часам пошла к своим юннатам вести занятие кружка.
А мы все ноем, что мы устали, изнемогли.