[chukcha-chitatel]

еще про СПб
я уже столько раз рассказала, что я там видела, что писать уже не могу
Вот видела н\Нату Сучкову из Вологды. Понравилась мне на слух. А стала я читать - и что-то глазами нравится меньше. Но вот стих про Павла.

В городе Богом данном, у самого синего Черного,
Как на диване продавленном, скрючившись на песке,
Павел лежит и курит, слова из себя вычеркивая,
И полоса на шее его начинает краснеть.
Дальше, но пленка кончилась, скрипнут по снегу валенки,
Скрипнет, чуть наклоняясь влево, перо гусиное,
Павел лежит и думает великое государево,
И газировки хочется — радостной апельсиновой.
Да, газировки б здорово — в пену, как в море, броситься!
Хрипло гудят динамики и ударяют в медь,
И прибывает скорый Санкт-Петербург — Феодосия,
И полоса на шее, не надо туда смотреть.

ну и так вот как-то


Спит твой Дубровский — стекло запотело,
Душно топили, а в щели сквозит,
Точно пустое безногое тело,
За балдахином шинелька висит.
Спит твой Дубровский — щека на перине,
Некому чаю с вареньем спросить,
На неуместном таком балдахине
Мечутся тени — зачем же он спит?
Ходики тренькают, дверка комода
Скрипнет, колышется наш балдахин,
Девка дебелая, точно колода,
Шепчет и шепчет гундосо за ним.
Где тут чего-нибудь вспомнить, проснувшись?
Полог качнется, просядет кровать,

Машенька, Машенька, только веснушки
Не позволяй никому целовать!

***
точно карлик злой, этот мальчик злой
– сандалеты с биркой –
подошел ко мне и меня стрелой
просто так потыкал.
посмотрел внимательно, помолчал,
и к дверям подрапал,
волоча, как хвост, за собой колчан
на резинке слабой.
оглянулся – стыдно ли мне стоять?
видно сердце в дырку?
и ушел обратно к себе играть
с голубой машинкой.


видела я еще Андрея Гришаева

* * *

Меня родители отдали
В логопедический. И вот.
Сижу на стульчике в печали,
Морскою галькой полон рот.

“Белеет парус одинокий” —
Диктует белый логопед.
“Веле ипалу овиоке” —
Я повторяю. Смысла нет.

“Веле” — и всё-таки белеет,
“Ипалу” — гнётся и скрипит.
Язык от счастия немеет
И дальше, дальше говорит.

Смеётся врач. Смеются стены.
Я засмеялся и постиг,
Что слово — необыкновенно,
И грешный высунул язык.

Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол

Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол
На зелёный взлетают престол.
Говорят: “Всё — движение, всё — торжество.
Так поведало нам большинство.
Мы не знаем, какие нам дни и года.
Но мы знаем: летели всегда.
От престола к престолу, сквозь тучи и гром.
На свинцовом, на голубом...”
На земле, у траншеи лежит солдат,
Крепко держит свой автомат.
Говорит им: “Я умер, я жить устал.
Я дышать вчера перестал.
Золотая земля, как огонь, звенит
И на ухо мне говорит:
Лишь покой, лишь молчание — торжество.
Слушай мёртвых. Они — большинство”.
Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол
Покидают зелёный престол.
И летят, словно капли, в сиянии дня,
Неотрывно смотря на меня.

и Антона Черного
потом покажу