- но я же обещал маме, что не буду проводить экспериментов над бабушкой! - это из мультфильма ("Петечка! Не поджигай бабушку!!!" - это живое - мне так хорошо... Ты дал мне морфий? - это та самая бабушка после эксперимента.
видимо, я пошла спать. Спасибо всем, кто со мной сегодня побыл - мне было что-то дурно, а стало хорошо - и море любви. И еще спасибо всем, кто показал мне новых фоток - помните, я просила не так давно? )) спасибо
Здравствуйте, Александр Соколов! Я глянула к вам мельком. у вас хорошо. Угу. Про сны не читала, кое-что читала - хорошо. Пока мне не отключили воду, я пойду утоплюсь (желаю топиться в горячей). А вы пока что - если не лень, не противоречит убеждениям и т.п. - напишите мне, зачем вы на меня подписались) Пожалуйста. Сегодня просто день такой, я задаю людям глупые вопросы... спасибо)
читать дальшераз уж сегодня такое все странное и так странно все пишется раз уж сегодня явно любви хочется много больше, чем славы Раз такой дождь, и виски осталось мало, и шоколад еще есть в запасе. В Осколе был юноша, который, Банька, ты знаешь, почти дословно повторил кирпичевскую фразу. Он увидел Ваську и сказал "О! Малыш! Иди сюда, пожми руку! Запомни этот день, сегодня ты знакомишься с великим поэтом!" И я, конечно, сразу вспомнила это рукопожатие и "Сергей Николаевич Дронин, величайший поэт современности" А еще 25 числа мы съели ту самую гомеопатическую таблетку. Ну - ждем обострения. А еще у моего мужа была бабушка. А у нее была подруга, существенно старше ее. И она читала моему мужу стишок: Спокойно вам ночи, приятного сна. Желаю вам видеть козла и осла Козла - до полночи, осла - до утра. Спокоой вам ночи, приятного сна! Этот (поза-)прошловековый стишок я читаю Васю. Мне нравится преемственность. А еще - я придумала, что вам подарить. Со мной так всегда, я временами отлично знаю, что надо подарить тому или другому человеку. прямо вот вижу и слышу. Потом, конечно, выясняется, что пока год докатится домаломальского праздника - мы уже бросили общаться. Или стали общаться формально. В любом случае. я со своими подарками становлюсь неуместна. Так и теперь будет, с чего бы миру меняться). А еще я часто спотыкаюсь на вот чем: у меня потребность выражать эмоции, знаете ли. ЧЭ))) Она огромная. И негативные эмоции мне выражать не страшно, тут проблемы нет, ну все же видят, как я пишу, я не боюсь отрицательных слов. легко употребляю слова вроде: отвратительно, чудовищно, невыносимо, смертельно. тошнотворно, омерзительно, убого, бездарно, ненавижу, уродство - и т.п. А с положительными эмоциями у меня проблема. Т.е. абсолютно легко, не считая и не задумываясь, я пишу: гениально, прекрасно, величественно, великолепно, потрясающе. уникально, божественно, гениально, гениально. Абстрактно проблемы нет. Проблема только с адресными. Я очень люблю всякое: лапочка, солнышко, ласточка, какая прелесть, моя дорогая, какое счастье, я смертно соскучилась, где тебя носило я чуть с ума не сошла, сколькоможноболтаться неизвестно где неужели не понятно. что вы нужны мне больше воздуха, причем прямо сейчас, ну наконец-то! какая радость! какое счастье! ура! пришла! пришла! вернулась! слава тебе, господи! если вы немедленно не сыщетесь, я тут удавлюсь от тоски, какая вы хорошая, умная, добрая, понимающая, незаменимая, необхзодимая, какое счастье, что вы у меня есть - и т.д. Думаю, основное направление ясно. Так вот. Этим всем сыпать я могу на голову неповинных людей, под властью неожиданных эмоций, не сверяясь совершенно с кодексом, с давностью знакомства, с дистанцией отношений, - ни с чем. И я раньше сыпала. Разумеется, это много раз обернулось против меня самыми разными местами: люди полагали. что я в них влюблена. Люди полагали, что мои слова ничего не весят и не верили, что я им рада. Люди полагали. что можно делать теперь со мной что угодно. Люди полагали, что я просто дура какая-то и за меня стыдно. Люди полагали, наконец, что совсем не важно, как я на самом деле к ним отношусь, потому что им точно не надо всего этого мельтешения, потому что все это смутительно или возмутительно, и не ясно, как теперь себя от этого всего вести и что с этим делать. Поэтому предпочитали спасаться бегством. Проваливаться сквозь землю. Теперь, конечно, я дозирую как могу. И пишу картонное, отмороженное: я очень рада встретить единомышленника. Или "приятно было поговоирть". Или "На дневниках тебя не хватало". И т.п. Или вот еще, когда мне совсем уж невмоготу, а я боюсь перепугать - я цитирую что-нибудь к месту. Или не к месту. Обычно к месту, но никто не понимает, к какому) Да я все понимаю, я не ропщу. Просто надоело очень давиться словами. Очень сильно надоело давиться словами. Очень.
что скажу-то. Читала я однажды фл. И вдруг птичка запела. Я подумала, конечно, что птичка поет в лесу, последняя осенняя певчая птичка - и хотела об этом даже написать. Потом мне показалось, что рулада повторяется секунда в секунду и я решила, что это сопровождение дневника tes3m - порадовалась, посмеялась над свими наблюдениями за живой природой, и тоже хотела написать об этом. Но было некогда. Теперь вот пошла послушать у Тесс птичку - а она уже не поет. Улетела. Так и не знаю, живая она была или нет.
ДВ о страшном и о сказках. О сказках мало, а о страшном (об очень страшном) много. Не читайте. о том, как страшно выпасть из системы. О Сокольниках. Самое страшное как раз то, что этот страшный случай я знала и до ДВ. Параллельно с ДВ. Не я одна. Я только не понимаю, почему мне тоже было шесть лет... Только одна проблема: меня физически тошнит от слова "наманикюренный". Тошнит и все. www.rulife.ru/magazine/detail.php?ID=5522
"Литературная Россия" требует не ясно чего... Но, видимо, бесплатной выклади в киосковых сетях Москвы. Толи для себя, толи для всех литературных изданий... Так странно. www.litrossia.ru/article.php?article=3235 "Центропечать" отказалась от "Литературной России" - и правильно сделала: гражданские правоотношения и императивность почти не пересекаются.
"Топ-Книга" согласна выклдывть "Квиры" во всех магазинах сети
в пятницу в рамках проекта "Сезоны" в культурном центре "Покровские ворота" откроется выставка художника Семена Файбисовича и выступление поэтов Тимура Кибирова и Юлия Гуголева. Вечер проводит главный редактор журнала "Октябрь" Ирина Барметова. Начало в 19.00...
7 ОКТЯБРЯ - Москва, 62 павильон ВВЦ - с 19:00 деньрожденьевский концерт Татьяны Пучко, выступают анс. "ЧЕРЕСКАЗАНЬ" и гости: Татьяна КОРОЛЁВА Анс. ФИНИКИ Марьяж ДЕКОРАЦИИ Вит ГУТКИН Ирина ЛЕВИНЗОН и мн. др. Вход свободный, приносить с собой напитки и закуски разрешается!
пронулась. горло болит неимоверно. Говорить н могу. Почти не говорю с ребенком. Он обижается и нервничет, боится, что мама сердится. Зайчик, говорю, у мамы очень, очень болит горло... - кемь? сяс! сясясясяс! (крем? сейчас! сейчассейчассейчас!) убежал, принес крем, подождал, унес. положил на место.
- как зовут ихтиндра на самом деле? - Игорь, кажется... - нет, ну на самом деле? - Игорь, вроде бы. Не помню, вроде Игорь. - а? читать дальше - Коренев. - Не Довженко? - Нет, Коренев. А что Довженко? - Надо же... а с кем же я его перепутала... - с Довженко? - да нет... чччерт... такая фамилия... блин... - Коренев. - да нет же! Я перепутала, я же говорю! Был еще один такой... красавец такой в кудрях.... Как его звали? - кого? - ну такого... - Коренев. Звали его Игорь. - Да нет! - Довженко как звали - я не помню. - Зай, постой. Ну вот красавец такой... в кудрях... такой светлоглазый... - Хью Грант. - нет, из советского кино. - какого года? - черно-белое. - про что кино-то? - да я никогда не смотрела! давай всех по порядку... - Лановой? Тихонов? Абдулов? Юматов? Бортников? - нет... курявый ... и ресницы такие пушистые... - ресницы? Тогда Калягин. - ччерт... - у него много ролей? - да вроде одна всего. - тогда точно Коренев. - фамилия у него такая, типа Довженко, только не украинская, и не на "о". - не знаю. Иди. Вспомните - приходите еще. - поназывай еще фамилий? - а кино про что? - черно-белое. Про любовь. - не про войну? Коренев. Рыбников? Локтев? Стриженов? - да, Стриженов. - а что Стриженов? Что, Стриженов? Про кино ты ничего не знаешь, это ладно. Но что общего у него с Довженко?! - это рифма...
а еще вот это мне понравилось: - Раньше вот ты думала про меня, что я - странный. Впрочем. и я думал, что ты оооочень страннная. А теперь, видимо, все считают нас крайне странной парой.
а так всегда. Уедешь - там сидишь счастливый. там хорошо, и все время думаешь, вот вернусь - в кои-то веки напишу счастливый пост, позитивный. поделюсь с людьми радостью. А нифига. Приезжаешь, сразу оказывается, что Я НЕ ХОЧУ ДОМОЙ, что тут куча мелких хлопотных дел, что всем что-то надо от меня и все раздражает, что тут холодно, наконец. А там было тепло, там было такое солнце, что градусов 20 на яркой стороне асфальта. А в тени, конечно, холодно. И в номере очень холодно тоже, но мне не мешало. А там все улицы засажены розами, потому что город - южный. А там так чисто, чисто, чисто, что Пучко тушила окурок о брущатку и засовывала его в щель между брущатными камушками. Там ослепительно. Там крохотная речка. Там такси по 50 рублей. В муниципальную гостиницу мы не пошли, мы вообще не любители муниципальных гостиниц, а пошли в частную, очень странную, знаете, хозяйственный магазин на первом этаже - два номера на втором. Дом со стенами чуть не метровой толщины, три окна арками. На рынке цветы стоят рядом с мясными рядами, знаете, как раньше, как в детстве, рыночные столы, на них пластмассовые вазоны и цветы.. Когда я спросила у мужа, не хочет ли он съездить со мной на фестиваль женской поэзии в Новый Оскол, он сказал: читать дальше- Все серое! В Тимашеве прогар, в Щиграх прогар, в Дмитриеве прогар... В Обояни прогар, в Курске прогар... А где не прогар? Где, я спрашиваю, не прогар? Судье почетный билет послал, голове послал, господину исправнику... всем послал. и еще сказал что-то вроде: - зайцы, ну неужто больше совсем никуда вас не зовут? Мы посмеялись, но поехали. И было здорово. У Пучко новый состав, чудесная ударница, у ударницы прекрасный голос, было бы мое дело - я поставила бы ее вторым голосом, а девочку-второй голос не просила бы петь. Пучко чудесная. дружелюбная, заботливая, в кои-то веки помнящая. За два с половиной дня я читала четыре раза. Все четыре раза безобразно. Первый раз залу меня представляли так: "А это наша гостья из Москвы. Представляете, они приехали всей семьей, с маленьким ребенком, с мужем, на поезде, сняли на единственный в городе люкс с горячей водой, и все это для нашего фестиваля!" Читала "Офелию" и "Футбол". Уже выговаривая слова, понимала, что не в кассу, что все мимо и все плохо. Вась вылез к мамочке на сцену. Ужоснах, никакого умиления, и не говорите ничего. Потом пили водку, и Зина сказала, дескать, ну вот второе у вас нормальное, а первое совсем никуда. Пила, улыбалась, думала: "Моя "Офелия" - никуда?! Да сами вы все тут никуда! Союз, блин, провинциальных писателей..." Второй раз читала "Письмо", старый стишок про осень (из книжки), про беременных женщин (из книжки), "Деревни. деревни..." (очень старый, вообще чуть не первый приличный мой стих), выбирала по принципу "ну, вам, есенинцам, это должно быть близко... Надо найти для вас что попроще..." Пока читала, Вась бешено орал и вырывался из папиных рук, вырвался, метнулся, был пойман каким-то чужим дедом и счастливо затих на его руках. Дочитала "Письмо". Татьяна Ивановна под нос сказала что-то вроде "ну вот это еще ничего..." - ("На свои посмотри!" - подумала злая я, не выпуская из виду младенца). Оставила им книжек и рукописей, думаю, может хоть по бумажке прочитают (я в самом деле плохо читаю, я ж не ДВ). Третий раз сидели в зале часа три до полного, полнейшего окоченения, обмерзла вся, слушала каких-то номенанток и дипломанток, основное ощущение - невнятно. Невнятица и сумятица. Видимо, именно это ДВ называет "непрожеванные стихи". Наплевала на присутствующих, ползала с ребенком между кресел зала, играла в машинки. Там меня нашла девочка Таня, счастливо улыбалась, кричала "да где ж вы были, я весь день вас ищу! весь город обегала, у всех спросила! Да ведь у вас же какие стихи!!! Я редактор белгородской газеты ***, мне очень понравилось, я тоже пишу, можно я вам пришлю, пожалуйста! А это сын ваш,.да? Он Владимиру Ивановичу очень понравился! Когда у него на руках сидел! Владимир Иванович наш главред!" Я порадовалась, что Вась сидел у приличного деда на руках, и мы поползли с машинками сказать Владимиру Ивановичу спасибо. По пути нас поймала Зина, попросила авторграф. Там же, на полу, нас нашла Татьяна Ивановна с восклицанием: "Леночка! Да какая же вы умница! Зайдите завтра в мой номер, подпишите мне книжку, приезжайте в Белгород!" Там же, на полу, я давала путанное интервью девочке Тане, а она учила младенца играть в "камень, ножницы, бумагу, цу-е-фа". Кстати, почему-то с моим мужем она тут же сделалась на "ты" - вот ведь демократы, а? - а ты кем работаешь? - (а зачем ей это?...) - я? да вот, учу это чучело писать стихи... - я не думаю, что ты можешь написать лучше, чем она, - (Таня обижается за меня совершенно серьезно и глубоко). - я?! неет, нет конечно!
Вообще, абсолютно всех очень интересовало, кем работает мой муж. Может, это из-за люкса с водой. Может, из-за такси. И вот сидим мы на полу (Вась - лежит), даем авторграфы, едим грушу, уговариваем папу не ругаться и дать ребенку лежать где хочет, и тут вдруг со сцены доносится, дескать, "гран-при нашего фестиваля, наша московская гостья". Тут уж я, поняв, что угодать вкусы присутствующих я не в состоянии, читала от удивления "Близнецов" и почему-то "Сосен было много..." Потом мне вручили соковыжималку) А Зина караулила моего сына, научив его хлопать пупырышки в упаковочном целлофане. Потом мы писали синхрон минут на пять для белгородского телевидения. А потом разные милые восторженные люди говорили разные путанные, приятные, хвалебные, бесценные от путаницы слова. Утром выяснилось, что я начисто лишилась набоек на шпильках. Мы бегали по главной улице в поисках реонта обуви, и нам сказали зайти к мастеру надом. Там не дом, а мастерская, он в ней и спит, одноэтажный такой гараж-сарай с диваном и двд-плеером, он смотрит мотогонки, почти не глядя за сто рублей ставит новые набойки и напутствует: "Танцуй дальше!" Радостно танцую и только потом замечаю, что набойки-то - металлические. Чччччерт ))) Теперь совсем коза, как есть коза... Утром читала в женской воспитательной колонии. Вообще, я сразу знала, что надо будет туда ехать и там читать, и сразу согласилась, а потом что-то проистерила полдня, мне показалось, что слишком сильное потрясение для моей нервической натуры. Тоже хотела ехать с мужем и Васем, но в последний момент сделался припадок: "Там туберкулез, спид и бытовой сифилис!!!" - и они остались. БС не дремлет. И это было правильное решение. В колонии было хорошо. Не оксюморон. Там, опять же, розарий. Справа - статуя ядреной девки в синем купальнике. собирающейся подняться на вышку и прыгнуть в бассейнчик. В сочетании с наблюдательной вышкой - особенно трогательно. Ну. наверное, из 400 человек не всех пускают в зал, но в зале было примерно 250-300. Дети как дети. Уверена, что никогда больше 250 человек не будут слушать меня с таким вниманием. Я ничего не смогла сказать нормального, читала зачем-то "Дели" (черт меня дернул, дуру, мне показалось, экзотика, может, будет интересно), еще что-то. Нервничала. Потом девочки читали свои стихи, много девочек, примерно десять, в темно-синих брючных костюмах, судя по швам, самошивных, ну обычные такие стихи, про маму. А Женя совсем была другая - и выходила не так, как все, и не заикалась, и представилась внятно, и рекомендовалась примерно так: - я прочитаю стихотворение, которое я написала сегодня )) минут за двадцать )))))) и прочитала хорошее стихотворение. Тоже про маму. Но хорошее, с ритмом, 4стопный ямб, с точной рифмой. С попыткой финала. У Жени длинные волосы, до лопаток, она темно-русая, как почти все, и от красных гардин она чуть в рыжину. А концы - примерно 20 см - у нее крашены в угольно-черный. Я смотрела и все думала, как же она их тут красит, нельзя же. А потом поняла: русо-рыжие - отросли. Т.е. месяцев 8-10. И, знаете, так отросли, будто так и было задумано стилистом. Потом она прочитала стих про папу. О том, что папа ни в чем не виноват, особенно в том, что у него другая семья, что это нормально и мама, когда станет старше, его простит обязательно. Без всяких там соплей и сентиментальностей. Сказала "Спасибо!" - хорошо и громко, лучше и громче моего. Оторва оторвой, и почему-то это было правильно и здорово. Я сидела рядом совсем, т.ч. успела крикнуть "молодец!" Я - нарушитель режима ) Теперь мне все время хочется написать ей что-нибудь. Что-нибудь тупое типа мне понравилось, как ты читала стихи. Но очень боюсь, что мы в ответе за тех. За всех. Потом очень милая женщина из какого-то еще белгородского издания брала у меня подробное, детальное интервью - потому что для своей полноцветки 12страничной - и для бывшего работодателя из еженедельной газеты. И еще потому, что меня вдруг охватил душевный подъем, и мне очень хотелось поговорить, пообщаться. обсудить происходящее и происходившее. и стихи, и поэзию, и судьбы нашей родины, да и вообще был приступ кокетства, - а Пучко была на сцене как раз, и больше поговорить мне было не с кем. В режиме интервью я даже успела рассказать "коротко о главном" - о Дмитрии Борисовиче Воденникове ) Обратно доехали отвратительно. Провинция, я люблю тебя.
К теме mpreg в "печатной" литературе tes3m, кажется, это тот самый рассказ? По изданию: Е. Замятин. Мы (Роман, повести, рассказы, пьесы, статьи, воспоминания). - Кишинев: Литература Артистикэ, 1989. Вообще, у Замятина сюжеты рассказов те ещё...
О чуде, происшедшем в Пепельную Среду, а также о канонике Симплиции и о докторе Войчеке
Потому что это чудо случилось именно с каноником Симплицием, а доктор Войчек был единственным в мире человеком, какому суждено было видеть все это с начала до конца. Поверить в то, что чудо было когда-то, с кем-то - я бы еще мог, и вы могли бы; но что это - теперь, вчера, с вами — вот именно с вами - подумайте только! И потому, когда вечерами доктор Войчек приходил к канонику, и они садились за домино, каноник всякий раз спрашивал робко: - А все-таки... все-таки, может быть, вы что-нибудь нашли в своих книгах? Может быть, такие случаи бывали - хотя бы в древности? Доктор Войчек щурил свои зеленые козьи глаза, рот его полз, пугая улыбкой Симплиция. Так минуту, две. Затем Войчек крутил по привычке на лбу свои рыжие волосы - вот справа и слева торчат уже рыжие рожки - Войчек разводил руками: - Нет. Ничего не поделаешь, дорогой мой: чудо. Я бы и сам хотел - не меньше, чем вы - чтобы это как-нибудь все... Но как же, если я своими глазами видел - больше: осязал вот этими самыми руками... Да что там! Н-ну, а как ваш... Каноник Симплиций знал - о чем дальше, секунду он был дичью на вертеле над медленным огнем - доктор медленно закуривал папиросу. - ...как же ваш архиепископ? Здоров? - Благодарю вас, благодарю вас. Я был у него вчера - он чувствует себя прекрасно. Об особом благоволении к канонику архиепископа Бенедикта знали многие, и никто этому не удивлялся: чье сердце не раскрылось бы настежь, если бы туда постучались глаза каноника Симплиция - эти два младенца, удивленно засунувшие в рот свои пальчики? Или нет - может быть, даже не это: может быть, главное - ямочки у каноника на щеках, да, наверное так. А архие¬пископ Бенедикт... что ж: в конце концов и он - человек. Очень серьезно, разве только чуть пошевеливая рогатой улыбкой, доктор Войчек говорил: - Дорогой мой, если вас смущает мысль о будущей жизни, о возмездии и о прочем - что понятно - то я могу вас успокоить: это будет во всяком случае не скоро. Есть вернейший способ продлить жизнь до любого срока. - То есть — как? - А так. Вы помните: архиепископ рассказывал, что когда он приехал в Рим - ему пришлось перевести стрелки на своем брегете больше чем на час назад - лишний час жизни, понимаете? Если вы приедете в Лондон - вы прибавите к жизни уже два часа, в Нью-Йорк - целых шесть часов, и так далее. Словом, если вы будете все время ехать отсюда к западу, вы будете прибавлять к своей жизни дни, недели, годы - вообще, сколько захотите. Вернейший способ! Ямочки; младенцы, удивленно засунувшие розовые пальчики в рот. Да, странно, но как будто - так. Цифры: что же тут скажешь. А главное, каноник Симплиций уже привык к этому: каждый вечер, уходя, доктор Войчек оставлял в голове у каноника такой вот гвоздь, каноник ворочался в постели, думал, думал, поворачивал гвоздь и этак и так: нет, Войчек - прав. Войчек - ума необычайного. И, конечно, к кому же, как не к доктору Войчеку, было обратиться, когда с каноником началось это. Началось это первого августа, во время мессы, в день вериг апостола Петра. За неделю до того каноник был у архиепископа Бенедикта. Только что вернувшийся из Рима архиепископ был особенно ласков, угощал колючим асти, медленным, густым напитком братьев бенедиктинцев, розовой, как младенец, римской лангустой. Обо всем этом и многом другом каноник рассказывал потом доктору Войчеку, ничего не скрывая - как на исповеди, хотя, может быть, происходящее в этот вечер у архиепископа никакого отношения ко всему дальнейшему не имело. Во всяком случае, в день вериг апостола Петра во время мессы каноник Симплиций в первый раз почувствовал, что он, ка¬жется, болен: кружится голова, в животе какая-то тяжесть. День первого августа был желтый, жаркий, народу много, густой и трудный воздух. Когда каноник поднял сверкающую золотыми лучами гостию и произнес: Corpus Domini Nostri custodiat... - он увидел, что какой-то женщине дурно, ее ведут к дверям. И в ту же секунду у него самого каменный пол под ногами стал мягкий, ватный, орган - где-то за тысячу верст, в глазах - паутина. Только до крови закусив себе губы, каноник удержался от того, чтобы не упасть, как эта женщина, и довел до конца мессу.
- - -
Как янтарные четки - дни: одинаковые, прозрачные, желтые. И четки из холодного осеннего хрусталя, четки из снежно-белой слоновой кости. Все та же тяжесть - теперь уже привычная, и внутри - легкая, пожалуй, даже приятная боль. В остальном каноник был здоров, ему говорили даже, что он полнеет. Однажды вечером, за домино, доктор Войчек пристальней, чем всегда, вщурился в каноника своими зелеными козьими глазами: - А знаете, дорогой мой, мне не нравится ваш вид. Вы бледны. В чем дело? Каноник рассказал - о мессе, о том, как ему стало дурно, об этой боли в животе. - Разденьтесь-ка. Да раздевайтесь же, говорю вам! Подумаешь, целомудрие! Небось, когда ваш архиепископ... - Нет, нет - я сейчас, сию минуту. И - тело: в спальнях у женщин такие бывают кресла, обитые розовым шелком, с теплыми ямочками, складочками, живые - может быть, иногда даже заменяющие своих хозяек. Доктор Войчек острее закрутил свои рыжие рожки, пополз к ушам улыбкой. Но через минуту - серьезен, нагнулся, приложил ухо к обитому розовым шелком телу, пощупал живот. - Та-ак... Слушайте: чего ж вы до сих пор молчали? - Да я как-то... Мне говорили, что я даже пополнел. А что? - А то: придется вас резать. Ямочки; младенцы, испуганно засунувшие пальчики в рот. - Но почему же? Что у меня такое... ради Девы Марии! - Боюсь, что... Впрочем, вот взрежем - тогда скажу. - Нет, доктор: что-нибудь серьезное? - Как сказать: когда вспухнет живот у бабы - это дело не серьезное, а когда у нас с вами - тут уж не до шуток... Вот что: это у вас давно? Каноник вспомнил: да, с августа - день вериг апостола Петра — архиепископ Бенедикт вернулся из Рима — ну, и... вот тогда же, вскоре. Доктор Войчек чуть-чуть шевельнул рожками, улыбкой. - Так, так... Ну, что ж? - сегодня у нас понедельник? В среду приезжайте ко мне в госпиталь. И вот - среда, та самая Пепельная Среда, постом на первой неделе, когда все это произошло. Февральский день, в еще зимнем небе - яркие синие окна, ветер, все летит. Комната - тихая, с жутко-белыми стенами, дверями, скамьями как будто уже не здесь, на земле, где все пестро, шумно, где всегда перепутано черное и белое. В белой комнате каноник Симплиций, замирая, ждал - рядом с какой-то женщиной, похожей на паука: огромный под серым ситцем живот - и кругом живота все остальное - руки, ноги, голова, белые глазки. Долго сидели молча, каждый о своем. Потом женщина-паук выпростала из живота ногу, каноник увидел расплющенный ботинок, мотается ушко. Женщина туго, кругло вздохнула животом, на живот, как на что-то ей постороннее - как на стол - положила одну из многочисленных рук. - Вот, рожаю третий раз - и каждый раз режут... Матерь Божия! Зарежут - как без меня будут Стась и Янек и Франц? А вы - тоже к доктору? - Да, я тоже к доктору Войчеку. - Вам - что! А я как подумаю: самой старшей - восемь лет... Хорошо еще, у пана доктора милостивое сердце, не берет с меня денег. Кто знает: может быть, скоро канонику Симплицию вместе с этой женщиной сидеть уже не здесь, в белой комнате, а в каких-то иных огромных и тихих покоях, там ждать часа, еще более страшного - и хорошо, если тогда женщина скажет о нем доброе слово... Каноник Симплиций вынул кошелек, высыпал все, что там было, и отдал женщине. И в тот самый момент, когда она засовывала все это в свой огромный, тугой живот — вошел доктор Войчек, прищурился, пополз на каноника, пугая улыбкой. - Что, запасаетесь в дорогу добрыми делами? Считаете грехи? Ничего, ничего, дорогой мой: через три недели вы уже опять можете идти к епископу есть лангусты. Ну... Дальше — белизна, сталь, стол, дрожь. Издалека, с земли — огромный голос доктора Войчека: - Считайте вслух: раз-два-три... Ну? Слышите? И нет уже языка, тела — нет ничего, конец...
---
Но для каноника Симплиция - это было только начало; концом это было для той паучьей женщины: она лежала, прикрытая белым, тихая, ее рыжие ботинки были завязаны в узелке вместе с платьем, на узелке - приколота записка, а в одной из белых комнат кричал красный ребенок с громадным, мудрым лбом. Каноник Симплиций расклеил веки: над ним - рожки, Прищуренные козьи глаза, но все же этот демон - несомненно, доктор Войчек, и каноник - явно еще здесь, на земле... - А она - та женщина, с которой мы вместе... - больше у каноника не было голоса, не было сил, но доктор Войчек понял, закрутил свои рожки так, что самому стало больно. - Вам, дорогой мой, повезло больше, чем ей: она уже докладывает, кому следует, о ваших добрых делах. И тотчас же сзади каноника - какой-то жалобный, странный писк. Каноник хотел повернуться, доктор Войчек сердито крикнул: Да вы с ума сошли! Лежите! - шагнул куда-то и через минуту вышел на белую середину с gодобравшим ноги к животу, скорченным младенцем - у младенца был громадный лоб. Каноник Симплиций - на доктора Войчека, на младенца - все круглее, все шире. - Это... это зачем... откуда? Доктор Войчек долго молчал, вщуриваясь своими козьими глазами в каноника Симплиция - все глубже, на самое дно. Вдруг пополз улыбкой, пугая - чему он улыбался, неизвестно. И, наконец, сказал - очень серьезно: - Все равно - раньше или позже придется: уж лучше сейчас. Этот ребенок - ваш. Застывшие ямочки; младенцы с испуганно раскрытым ртом. - Вы хотите сказать... То есть как - мой? - Так - ваш. - Но ведь я же... Пресвятая Дева! - ведь я же все-таки мужчина! - Дорогой мой, я знаю это не хуже, чем вы - и тем не менее… Вы же понимаете - мне, врачу, поверить в чудо - а я не могу это назвать иначе, как чудом - гораздо труднее, чем вам, священнику, и все же я - ничего не поделаешь! - верю. Примите это как испытание - и как особую милость к вам неба. - Но, доктор, ведь это же... ведь это невероятно! - А воскрешение мертвых - вероятно? Или вы скажете, что не верите в это? - Нет, нет - я верю... Но почему именно я, - я? - Быть может, в наказание за какие-нибудь ваши грехи - откуда я знаю? Может быть, потому, что небо избирает своим орудием простые сердца, а вы, к счастью, просты сердцем - как младенец. Ну, успокойтесь, успокойтесь, вам вредно... Это - сын, мальчик. Что ж иного оставалось канонику Симплицию, когда даже доктор Войчек - сам Войчек! - поверил в чудо? Каноник принял это и нес так же покорно, как апостол Петр свои вериги. Ему казалось даже, что он знает, за что небо так наказало и наградило его. Только иногда вечерами, когда они садились с доктором за домино, каноник спрашивал робко: - А все-таки... все-таки, может быть, вы что-нибудь нашли в своих книгах? Но ответ всегда был один и тот же: - Нет. Ничего не поделаешь, дорогой мой: чудо. Доктор Войчек свято хранил тайну чуда, происшедшего с каноником Симплицием в Пепельную Среду. Он рассказывал многим, что каноник по доброте взял на воспитание сына одной умершей бедной женщины - и слава каноника росла, и рос мальчик Феликс. Когда Феликс называл каноника «папой», каноник становился нежно, шелково розовым. - Не называй меня так, Феликс. Я не папа тебе. Мальчик морщил свой большой, умный лоб, молчал, спрашивал: - А мама? Кто моя мама? Каноник — еще шелковей, розовее: - Это тайна. Я открою ее тебе только в тот день, когда навеки закрою глаза. Этот день, по воле судьбы, был тоже в феврале, как и та самая Пепельная Среда, и такие же облака, ветер, в зимнем еще небе - ярко-синие окна. На стенке перед каноником медлен¬но и невероятно быстро летел темный крест - тень от рамы. Ухватившись крепко за этот крест, каноник Симплиций стиснул зубы и кивнул Феликсу. - Теперь. Феликс... Нет, доктор, не уходите: все равно, вы знаете это, и вы подтвердите ему, что это было именно так. Ты, вероятно, думал, Феликс, что я - твой отец. Так вот: я - твоя мать, а твой отец - покойный архиепископ Бенедикт. Каноник последний раз увидел: огромный, как у архиепископа, лоб Феликса, рыжие рожки доктора, что-то светлое - как слезы - в его козьих глазах, и, как это ни странно, канонику показалось, что доктор Войчек сквозь слезы смеется. Впрочем, все это смутно, издали, сквозь сон: младенец уже засыпал.